— А, извини. Спрашивай, — лорд Дар-Халем поддает ногой меч, тот скользит по плитам по направлению к Хьеллю. Хьелль ловит его рукой, вновь садится у стены. Вставать желания нет. Уж если отец, всегда уважительно относящийся к оружию, пинает его ногой, дело совсем плохо.
— Почему нам надо драться? Тебя лорд Корвус попросил? Для зрелищности?
Отец, почти уже присевший рядом с Хьеллем, вдруг наклоняется вперед, хватает его одной рукой за шиворот:
— Не смей при мне упоминать эту гниду.
Хьелль выпучивает глаза. Это он о лорде Дар-Эсиле? Аккалабат сошел с орбиты. Предки не просто поссорились, у них серьезные политические разногласия.
Дар-Халем старший долго ерзает, устраиваясь рядом с сыном, наконец, обмякает, сгорбившись, прикрывает глаза, руки свешиваются с коленей, как две гигантские клешни речного омара.
— Хьелль, Большой бой за дуэм — это самая грязная мерзость, которую только придумали наши предки. Одной коронованной стерве, занимавшей трон через триста лет после введения дуэма, захотелось посмотреть, как будет вести себя толпа вооруженных мужиков, возбужденных близостью мальчишки в альцедо. И… ты знаешь, ей понравилось. Трупы унесли быстро, арену замыли. Правда, парня — уж не помню, как его звали — зарубили во всеобщем озверении. Тогда им давали оружие, жертвам, чтобы могли хоть как-то сопротивляться. Ну, его и… не насмерть, конечно, но покалечили так, что он сам жить не захотел. Ты бы хоть в библиотеку зашел иногда, ознакомился со славными и бесславными деяниями наших прадедов.
Почувствовав неуютное шевеление возле себя, лорд Дар-Халем открывает глаза. На лице у Хьелля такое выражение, будто это его самого должны через несколько дней привязать к столбу перед королевскими трибунами. Но щадить сына лорд Дар-Халем не намерен. Поэтому продолжает, стараясь, чтобы голос звучал отстраненно и без эмоций:
— Ты не видел этого, Хьелль. И слава прекрасной Лулулле. А я видел, еще мальчишкой. И успел почувствовать. Дикое, неуправляемое желание, которого потом становится стыдно: желание выиграть, желание убить, желание получить. Я понимаю, почему это нравится королевам: наглядная демонстрация, с одной стороны, того, как хороши их лорды, с другой — того, насколько мы ничтожны и омерзительны. Она же презирает нас, Хьелль, с высоты своего трона — за нашу слепую преданность, за нашу неспособность…
— А теперь? — Хьелль прерывает, явно думая о чем-то своем. Высокие мотивы его не интересуют. Встретив недоуменный взгляд отца, он поясняет:
