Троня тоже настолько изменился, что дедушка, понаблюдай за ним день-другой, сказал как-то за ужином:
— Вы что это с дружком со своим, будто красных медуз наглотались? Животами маетесь, что ли? Или еще что стряслось?
Троня зевнул в ответ и пошел было к своей койке. Степан Харитонович взял его за руку:
— Ну выкладывай, что натворили?
— Да ничего. Все нормально. Что здесь натворишь на этих камнях? Пустите, дедусь. Прямо глаза слипаются.
— Ну-ка посмотри на меня!
Троня, прищурившись, выдержал взгляд деда.
— Ой, по глазам вижу, что не чисто у тебя!
— Правда, ничего особенного.
— Ну, а не особенное?
— Какой вы, дедушка... Все вам надо знать...
— Выкладывай!
— Me могу!
— Почему?
— Не мой это секрет. С Костей мы договорились, что, пока не разберемся в этом деле, никому ни слова.
Степан Харитонович выпустил внука.
— Не дело это, Трофим. Не чужой вроде я тебе человек.
— Ну, дедушка, понимаете: слово дал!
— Слово! От деда скрывать! Да разве можно такими словами бросаться? Может, вы мину плавучую или еще черта какого нашли! Или шкоду какую сотворили, что деду придется сквозь землю от стыда проваливаться!
Старик так расходился, он так грохотал своим рокочущим басом, что в двери заглянул радист, вытянув длинную шею и округлив глаза, вопросительно уставился на смотрителя маяка, двигая белесыми усиками.
— Насчет чего лекция, Степан Харитонович?
— Насчет вашего брата неслуха... Ни стыда не стало, ни совести... Только о себе думаете.
— Да что вы, Степан Харитонович. Я...
— Знаю тебя. И ты такой же гусь, как этот дьяволенок. Ишь, глаза закрыл, будто не слышит.
Троня лежал поверх одеяла и спал, посапывая носом.
Степан Харитонович раздел его, накрыл одеялом и вдруг сказал, горделиво улыбнувшись:
— Слово, говорит, дал — и ни звука. Учись, Леша. А ты что услышишь в эфире, так сразу, как репродуктор, все выдаешь.
— Да что вы! Я ни разу не разгласил ничего такого.
— Знаю я тебя. Иди в рубку, сейчас из метеостанции позвонят.
Состроив огорченную мину, радист закрыл двери. Застучал дизель в домике за маяком. Вспыхнула лампочка под белым потолком, осветив строгое убранство комнаты, похожей на судовое помещение: корабельный стол, две койки. На стене поблескивали барометр и старый морской хронометр в медном футляре. Висели карты острова и восточной части Тихого океана. Только пышная герань на подоконнике в бамбуковой кадке напоминала, что это все же не корабельная каюта.
Степан Харитонович прошелся несколько раз по комнате и вышел на дворик. Солнце только что опустилось в океан. Старик равнодушно посмотрел на фантастическую игру света на небе, привычно обвел темную линию горизонта. Внизу шумели волны. За много лет он привык к величественным картинам природы. Они стали для него такими же обыденными, как для городского жителя перспективы шумных улиц.
