Назавтра была расплата. Мама перевозбудилась, устала, не захотела вставать, потребовала завтрак в постель, раздражалась и обижалась буквально на все. Лина соврала, что едет на урок, и сбежала из дому.
Она с каждым занятием водила машину все уверенней. Права она получила лет двадцать назад, Шура заставил: «Выпью, домой отвезешь», — хотя тогда легко не пил даже в гостях, и за руль она садилась редко. Машина, полгода простоявшая без движения, оказалась на ходу, Лине порекомендовали опытного инструктора, и она с упоением вспоминала подзабытые навыки.
Летом, когда Москва опустела, особенно по выходным, она стала возить маму кататься. Это вошло в число ритуалов, как когда-то выезд в экипаже, о каких читали в классической литературе.
Садясь в машину, мама чувствовала себя гранд-дамой, а потому готовилась тщательнее, чем обычно. Лину поражало, что ей было не лень переодеваться несколько раз, если отражение в зеркале ее не устраивало. Мама с таким азартом меняла блузки, шарфики и жакеты, что Лина, вполне равнодушная к собственному гардеробу, увлеклась ее нарядами. Она будто впала в детство, когда вырезала для картонной куклы платья с клапанчиками. Мама худела, руки подрагивали, видела неважно, а Лина не то что шить, пуговицу прикрепить едва умела. Мама сердилась:
— Ничему-то я тебя не научила!
Это был опасный момент, надо было немедленно отвлечь ее, иначе следовало неизменное:
— Ты вообще свою жизнь профукала!
Сама она работала до семидесяти с лишним, пока не стало трудно ездить на метро. А потому порицала дочь:
— Как тебе не тошно молодой без работы!
Мама читала Сименона в оригинале, и по привычке вставляла в разговор выражения embarras de richesse или cre´me de la creme´ и, как бы спохватываясь, снисходительно переводила их Лине, давно, почти что с поры «Золушки», не прикасавшейся к французскому:
— Это идиомы «затруднение от избытка», то есть трудность выбора, и «сливки сливок» — лучшее из лучшего.
— Позанималась бы ты со мной французским, — попросила как-то Лина.
— А зачем? Ты мне развлечение ищешь? — язвительно отозвалась мама. — Мне и так не скучно.
— Почему ты все о себе! — не сдержалась Лина. — Это я, я хочу знать французский!
— А зачем?
Мать казалась искренне изумленной. А Лину уже несло:
— А зачем вообще люди читают книги, ходят в музеи?! Да и границы теперь, слава богу, не на замке. Ты вот так и не была в Париже, а я поеду!
Мать загрустила. Париж был ее больным местом. Она могла бы с закрытыми глазами представить себе знакомые до деталей по картинкам Нотр-Дам и Сакре-Кёр, Эйфелеву башню и Триумфальную арку.
