Покончив с этой предварительной обработкой, оба лакея капитана Памфила отправились: один — за пучком перьев, вырванных из хвоста птицы, которую тем временем опаливали, второй — за шкурой бобра, чье мясо начали жарить; вернувшись со всем этим к своей жертве, они укрепили пучок перьев в единственной пряди, оставшейся от прежней шевелюры капитана, и обвязали ему бедра шкурой бобра. Закончив процедуру, один из гуронов подставил капитану Памфилу маленькое зеркальце: он выглядел омерзительно!
Тем временем Черный Змей добрался до берега и направился к довольно большому дому, белевшему на фоне моря и заметному издали; вскоре он вышел оттуда вместе с человеком в европейском платье и, насколько можно было судить по его жестам, сын безлюдных степей показывал представителю цивилизации добычу, захваченную им в открытом море и привезенную ночью к берегу.
Вскоре житель Кейп-Бретона в свою очередь сел в лодку с двумя рабами и, подплыв к киту, обошел его кругом и осмотрел, но высаживаться все же не стал; затем — вероятно убедившись, что гурон не обманул его, — повернул обратно к острову, где его ждал неподвижно сидевший вождь.
Через минуту рабы белого человека отнесли разнообразные предметы, которые на таком расстоянии трудно было разглядеть, в пирогу краснокожего; вождь гуронов снова взялся за весла и стал грести к недолговечному острову, где он оставил свою команду и капитана Памфила.
Он высадился в то самое время, когда бобровое мясо и дичь в меру зажарились, съел хвост бобра и птичьи крылышки, а остатки своего обеда, по установившемуся обычаю, отдал слугам и, казалось, очень рад был среди них увидеть капитана Памфила.
Потом гуроны принесли вождю отнятые у пленника трофеи, чтобы он выбрал среди доспехов, полученных в качестве военной добычи, то, что больше всего ему понравится.
Черный Змей довольно презрительно осмотрел галстук, рубашку и брюки капитана; напротив, часы, которыми он явно не умел пользоваться, стали предметом его особого внимания. Покрутив и повертев их во все стороны, подвесив за маленькую цепочку, покачав на большой, он решил, что имеет дело с живым существом; он поднес часы к уху, внимательно послушал, как они идут, еще немного покрутил в руках, стараясь понять устройство, затем приложил одну руку к сердцу, а другой снова поднес хронометр к уху; окончательно убежденный в том, что часы — животное, поскольку пульс у них бьется наподобие его собственного, бережно уложил их рядом с черепашкой размером не больше пятифранковой монеты и толщиной с половинку грецкого ореха: он бережно хранил ее в коробочке, богато инкрустированной ракушками (легко догадаться — черепашка была частью личного сокровища вождя). Наконец он, как будто удовлетворенный своей долей добычи, оттолкнул ногой галстук, рубашку и брюки, великодушно предоставив их в распоряжение команды.
