С Аверинцевым возникла другая ситуация, кого предпочесть: Аверинцева или Палиевского? Многие в своих комментариях указывали на отсутствие имени Палиевского. Дело не в наших с ним личных отношениях. Поверьте, к Бену Сарнову или Алле Латыниной я тоже питаю не менее сложные чувства. Да и Капитолину Кокшенёву в своих подружках не числю. Но вновь беру перечень работ Палиевского, по сути, с десяток надёрганных выступлений в американских университетах – и больше ничего за всю жизнь. Не случайно когда-то жёсткая поэтесса Татьяна Глушкова (кстати, хорошо знавшая Палиевского) сказала мне: "Дутое имя". Не только в 50 лучших критиков, но, мне кажется, что и в списки 50 лучших литературоведов ни справа, ни слева он не попадёт. Помню, обрадовался, узнав, что Палиевский подписал очень выгодный финансовый договор на издание книги о Пушкине к юбилею поэта. Думаю, ну вот, сейчас меня и посрамят. И я признаю своё поражение. Год, два, три прошло; написано несколько страничек, малозначащих, общедоступных; опубликовал "Наш современник". Вот и весь Пушкин Палиевского. Как ни посмотри, и впрямь по-глушковски: какая-то дутая фигура, по сравнению с которой и Сергей Бочаров, и Сергей Аверинцев, и даже Феликс Кузнецов смотрятся в русской филологической науке гораздо убедительнее.
Указали мне и на пропуск критиков из окружения Маяковского, критиков-лефовцев. Конечно, уровень их критических выступлений был, как правило, слаб, за исключением всё того же Шкловского; репутации их были сильно подмочены связями с НКВД, но оставим это для истории. Выбрал Осипа Брика и сибирского выходца Николая Чужака. Из эмигрантов добавил Марка Слонима, дальше пошла мелочёвка. Включил в список и Померанцева. Хоть и не критиком он был, но его новомировская статья "Об искренности в литературе" стала таким явлением, что за одну эту статью его имя уже из истории русской критики не выкинешь.
Тарасенков мне прежде всего интересен не как скучноватый критик сталинской эпохи, а как автор первой уникальной библиографической работы по литературе ХХ века. Предшественник работ Чупринина и Огрызко. По этой книге мы впервые, ещё до мемуаров Эренбурга, узнали про многие эмигрантские имена, про издания стихов Гумилёва и Есенина в Одессе в период немецкой оккупации, и о многом другом.
Добавил я по просьбе страждущих ряд русских провинциальных критиков: Николая Кузина и Валентина Лукьянина с Урала, Адольфа Урбана из Питера; петрозаводского критика, когда-то впервые напечатавшего меня в журнале "Север", но, главное, самобытного, яркого, коцептуального (позже ушедшего в религиозно-философские поиски) Ивана Рогощенкова.
