– Здорово, Тимур! – преувеличенно бодро крикнул Анархист.
– Слава России.
– Слава России.
Пожали друг другу замерзшие руки.
– Это наша машина? – Игорь попинал колеса джипа, оставленного Шамкиным.
Что теперь в мире нашего? Только слава остаётся от человека после смерти, вот она действительно ему принадлежит.
Прошли в дом.
– Итак, – сказал я, – есть форма, оружие, документы. И переводчик. – Посмотрел на нашего умника Мёртвого Анархиста.
Мы полезли на чердак за оружием, только Анархист остался внизу. Он сидел за столом, барабаня пальцами по столу и опустив голову.
– Что возьмём? – Спросил Малышев, открывая два ящика.
– Всё!
– Дело в том, что на базе уже кое-что для нас припрятано, – загадочно улыбнулся Малышев.
Мы спустились с чердака.
– Вот сука! – обреченно сказал я, бросив взгляд на стол, где стояла пустая поллитра из-под "Завалинки". И выскочил на порог.
Анархист во дворе судорожно затягивался травкой. Горьковато-сладкий дымок окутывал красную рожу.
– Всю водку выжрал, спаситель России? – спросил я зло.
– Где ты видел трезвую богему? В гроб, что ли, бутылку прихватишь?
– Придурок! Ты что творишь? У нас сегодня операция, с пиндосами будешь говорить, а от тебя перегаром, как от десяти бомжей!
– Напряжение снимал, психологическое, – пробормотал соратничек.
– Интеллигент! – Игорь вложил в это слово всё презрение благородного варвара к унтермешу. Сам Зимин глядел на наш "джип" как викинг на корабль мертвецов – нордически-бесстрастно.
Анархист отбросил косяк, и высыпал в рот пять подушечек жвачки. Жевал с отвращением. В дорогом костюме и плаще, в очках, он выглядел солидно, старше своих лет. Плотный, благоухающий дорогим одеколоном, лохмы прилизаны с помощью геля, растерянные глаза спрятаны за тёмными стёклами.
– Понимаешь, Герман Валентинович, ты наше всё на данный момент! От тебя зависит, попадём ли на базу. Если нас возьмут прямо в воротах – значит, всё было зря, загремим на нары, возможно, пожизненно. Ты должен сыграть роль достоверно, усыпить бдительность врагов. Хотелось бы не облажаться. – Старался приободрить, внушая как значима его роль.
В машине Анархист судорожно сглатывал – видимо, подташнивало.
Малышев молчал с каменным лицом, положив крепкие загорелые руки на руль.
В его молчании ощущалось осуждение, адресованное мне – командиру.
