— Госпожа моя, —сказал он, — наконец-то я нашел тебя! Благородная твоя мать Корнелия умирает в Мизенах… И если ты даже не застанешь ее в живых, то смо жешь по крайней мере пойти на ее могилу.
Как все это было далеко: и мать, и Гракхи! Давно уже она не думала о них, точно они никогда не существовали, и удивилась, что мать еще жива. Сколько ей лет? Более семидесяти? И почему она не умирает, она, толкнувшая ее на убийство Эмилиана? Или это не она толкнула, а ревность? А может быть, он умер естественной смертью?..
Перед глазами возникла мизенская вилла на вершине горы, заглядывающая в Сикульское море, и сердце болезненно сжалось.
Взглянула на вольноотпущенника. Он стоял, ожидая ответа.
— Передай благородной Корнелии, — вымолвила она топотом, — что я скоро вернусь в Италию!
А в голове трепетала назойливая мысль: «Я не хочу видеться с нею… не могу… И если бы жили братья, я отреклась бы от них… Разве Публий не одобрил убийства Тиберия?»
Прошли две недели, а статуя не была готова. Литейщик говорил, что отлить мог бы и раньше, но работа не удовлетворяет его:
— Госпожа моя, ты приказала вложить в нее душу великого человека, но как вложишь, когда она ускользает? Я приносил жертвы Аполлону, а он не посылает вдох- новения… Скажи, что мне делать?
Семпрония подумала и сказала:
— Отлей, как умеешь, но не задерживай меня больше…
Через несколько дней литейщик торжественно внес статую в таламос.
— Радуйся, госпожа моя! — весело вскричал он с по рога. — Великий римлянин живет… он улыбается… Я заслужил твою милость!..
Он поставил статую на стол и с удивлением смотрел на чужестранку. Вглядываясь в одухотворенное лицо Эмилиаиа, тронутое едва заметной улыбкой, Семпрония покрывала его поцелуями; она гладила щеки, целовала в губы, называла самыми ласковыми и нежными словами, на которые способна верная и любящая жена, встретившаяся с мужем после долголетней разлуки: она при¬
жимала его голову к своей груди с такой мучительной страстью, с такой счастливой улыбкой, что литейщик прослези лся.
— Лучше бы ты, госпожа, не заказывала мне этой работы, — сказал он, — своим радостным горем ты растер зала мне сердце…
Он отказался от платы за труд и, когда Семпрония настаивала, попросил:
— Подари мне эту статуэтку. Быть может, моя душа найдет поддержку, когда, умирая, я буду смотреть на твоего великого супруга.
— Возьми. И если когда-нибудь вспомнишь обо мне, гляди на его лицо, скажи или подумай: «Сжалься, Публий!»
