Тут уже все обратили внимание на Нарышкина, а Екатерина захлопала в ладоши, быстро опять их пристроив на коленях Платоши, и заулыбалась. И веселье осветило лица присутствующих. Один только шевалье Ланжерон де Сэсси, обычно галантный и игривый, сидел мрачный и насупленный.
И дело даже не в том, что Карл Генрих Нассау-Зиген был для шевалье приятель, покровитель и в недавнем прошлом начальник. То, что выкинул Нарышкин, то, как на это отреагировала императрица и то, как подобострастно ей стали подражать присутствующие — все это Ланжерон воспринял даже не с сожалением, а с возмущением и пришел в крайне раздраженное состояние духа.
Внутренне он негодовал. «И она смеет претендовать на то, что создает европейский двор! При таком неуважении к личности, не говоря уже о том, что Карл Генрих — принц. И крупный военачальник. То есть тут не только личность не уважается, но не принимается в расчет и королевское происхождение. Не принимается в расчет не только королевское происхождение, но и государственные заслуги,» — проносилось в голове Ланжерона.
Между тем, веселье шло полным ходом. Так что, судя по всему, шевалье в своих чувствах был тут одинок, если, конечно, не считать пострадавшую сторону — принца Нассау-Зигена.
Вдруг Ланжерон обнаружил, что около него стоит Лев Александрович Нарышкин. Увидев, что Ланжерон его, наконец, заметил, обер-шталмейстер спросил:
— Шевалье, вы уже очнулись? Так слушайте меня. Вы оштрафованы и по правилам обязаны заплатить немедленно.
Лицо Ланжерона выразило полнейшее непонимание происходящего. Тогда Нарышкин взял его под руку и подвел к стене. Гвоздиком с алмазной шляпкой там были прибиты правила. Там среди прочего (запрещается вставать перед государыней, говорить о ком бы то ни было дурно, помнить распри, говорить вздор) было отмечено следующее: запрещается быть в мрачном расположении духа. Как раз в это правило и ткнул пальцем Нарышкин. Ланжерон, обычно весьма улыбчивый, даже не попробовал улыбнуться. Ни слова ни говоря, он вытащил маленький, изящный кошель (он был из чрезвычайно тонко выделанной кожи, а сверху еще обтянут лиловым бархатом), извлек из него рубль серебром и так же молча отдал Нарышкину. Тот, радостно гогоча, поскакал отдавать деньги Безбородко, казначею малых эрмитажных собраний.
Веселье продолжалось. Но без четверти десять императрица встала и объявила, что ей необходимо побеседовать с шевалье де Ланжероном — все знали, что он через два дня уезжает в Нидерланды, в расположение австрийской армия, которая должна была начать боевые действия против французских мятежников.
