— Да, не ори ты, матушка, что взбудоражилась? Спужалась, что ли? — подобрался к креслу, уселся напротив на полу, птичьей лапкой в ухе ковыряет.
— Ты бес, да? За мной пришел? — голос у Любы сухой, равнодушный. Как во сне.
— Полно тебе. Хозяин я. Познакомиться пришел. Вишь, ты, увидела. Катерина меня никогда не видит, ни Петр, ни Сергей. Ну, мужчинам и не положено. А Катерина — нет, не хочет видеть. Обидно порой делается, хлопочешь за нее, хлопочешь, с ног сбиваешься, удачу ей приваживая, не видит, и все тут. Еще ловушки на меня ставит, точно на мыша. Но обижаться-то мне нельзя, корпорация не велит. Чувствую, попадет она в историю, и предупредить пытаюсь, ан — ничего, не замечает, хоть тресни.
Любаша засмеялась: — Ты дедушка домовой, да? Ты мне снишься?
— Дедушка твой — хлеботорговец, а другой — плотник. Да. Ерунду-то не пори. Умерли дедушки, еще до твоего рождения. Плотник от пьянства, купца бревном задавило. Не помнишь?
— Значит, все-таки, бес. Судить будешь? — ноги-руки у Любаши ватные, тело деревянное.
— Хозяин я. Сказал уже. Что тебя судить, ты сама себя грызешь, поедом ешь. Думаешь, особенная ты, не такая, как Катерина? Правильно, не такая. Да только отличие не в дородности или красоте. — Рыльце сморщилось, хрюкнуло. — Не понимает тебя никто, ишь, придумала. Объяснять-то пыталась?
— Что объяснять? — Люба всплескивает ватными руками. — Что объяснишь? Почему я не такая? Если б знала. Мне ведь что кажется, порой: все враги кругом, и родные, и чужие. Понимаешь ты, Хозяин. Мы никому не нужны, и нам никто не нужен. Пусть я неправильная, а кто правильный-то?
— Не сварься, матушка, что ты все с сердцем? Охаешь, как гимназистка, пошлость к пошлости подбираешь. Али тебе известно что-то, что прочим не дано? Что?
Немного успокоившись, Люба заметила, что костяное рыльце и не говорит вовсе, смотрит, да хоркает, да почесывается. Получается, она сама с собой беседует, и за него, и за себя. Где-то ведь ей встречалось подобное, в какой книжке-то? И этот сюжет тоже не сама придумала, ничего придумать не получается. Ну и пусть.
— Может, известно, да выразить не могу. А значит, и не дано мне пока ничего. Иллюзия. Желание есть, чувство есть, а мочи не хватает. Обидно и тяжело. Не писала бы стихов, хотя бы ради того, чтоб на других барышень не походить, но что мне останется? Такой некрасивой? Кто оценит, кто поймет?
Морщится рыльце, ох, как морщится и молчит. Но не Люба же себе говорит:
— А ты пару под стать найди. Чтоб было, кому понимать. И поплакаться кому. Самсонов твой — не пара. Я тебе про Самсонова щас порасскажу.
