"Одного осуждения больше недостаточно. Если не считать ничтожного меньшинства неисправимых, дело решено. Но необходимы информация и анализ, чтобы понять, что произошло, и, прежде всего, как это могло произойти.
Эти новые вопросы, которые задают молодые немцы, не успокаивают страхи тех, кто опасается движения окольным путем к реабилитации:
"Осуждение Гитлера в целом не подвергается сомнению этой частью молодежи, равнодушной и нон-конформистской, наоборот, оно становится более убедительным. Это результат не простого высказывания тезисов, а анализа и оценки, которые не замазывают ни одного из противоречивых аспектов, ни одного из видимых несоответствий и которые прослеживают поэтапно жизнь и, прежде всего, общественную деятельность Гитлера и предлагают толкования и объяснения того, что во многих отношениях еще остается загадочным".
Я запомнил эту последнюю фразу и заголовок статьи "Принимать Гитлера всерьез" ("Ле Монд диманш", 7 октября 1979. Рецензия на книгу Себастьяна Хаффнера "Заметки о Гитлере". Мюнхен, Киндлер, 1978). Это сочинение, которое как будто принимает историю всерьез, написано не автором ревизионистской школы, к которой принадлежит Фориссон. Но этот автор заботится о соблюдении дистанции, о взгляде на историю с расстояния. Именно это имеют в виду, когда говорят: "История рассудит". Налицо смутное чувство изменения статуса прошлого со стороны интеллектуалов и политиков, бунтующих против той эволюции, которая их поглощает. Время действий, как их самих, так и их близких, живых и мертвых, еще долго вибрирует в сознании после того, как пыль покрыла их следы, невидимые другим, которых увлекает будущее. Мне тоже знакомо это чувство, и я не могу без головокружения смотреть на то, сколько воды утекло с тех пор, когда я принимал участие в событиях, и к чему привели эти события. И память видоизменяет и урезывает их.
Это отступление не будет закончено без ответа на второе возражение об особой судьбе евреев, прежде всего, в период нацизма. То, что священно для других, не священно для них, потому что они — уникальный феномен, и все остальное человечество в долгу перед еврейским народом. Здесь следует сказать, что судьбы всех людей и групп людей уникальны, и особенности одних остаются тайной для других. Что касается лично меня, то я не знаю иной родины, кроме архипелага друзей и знакомых. На разных континентах каждый человек имеет свою особую ценность. То общее, что позволяет сравнивать их друг с другом, не имеет большого значения. Реальную схему наших жизненных скитаний рисуют наши особенности, богатые, смешанные, наложенные друг на друга, непередаваемые. Я не знаю, слава это или несчастье, быть евреем, зулусом, меланезийцем или мнонгом, являющими собой пределы разнообразия. Я не люблю этих обобщений, которые взвешивают вас, словно какой-то снаряд 75 калибра. Мы все стали слишком подозрительными и разрозненными, чтобы поддерживать эти старые химеры: вы то, а я — это…
