— Мне тоже, — согласилась Дана. — Кузен Артура рассказал ему много всякой дряни о Маршалле, что, конечно лее, неправда, и они раздули из этого неизвестно что.
— Что рассказал? Что они тебе сказали? — Санди внимательно слушала.
— Ну, что он пьет, и всякое такое.
— А что еще?
— Они… они думают, что я его совсем не знаю, но я его прекрасно знаю. Человека, которого они описали, больше не существует. Ну и что, что гулял в молодости? Он изменился, мы оба хотим одного и того же: жить вместе, семьей. — Дана вытащила средний ящик стола и вытряхнула его содержимое. Коллекция ручек и мелков высыпалась на деревянную поверхность, и Дана, чуть помедлив, выкинула все в мусорную корзину. С внезапной вспышкой злости сказала: — Он просто им не нравится. Они не дают ему шанса на исправление, и вообще, не их дело. — Самолюбие ее было задето, и она понимала это. — Кроме того, он пьет не больше, чем любой из нас.
— Это много для его возраста, — мягко сказала Санди. — Он уже не студент, который пытается произвести впечатление на своих друзей.
Обе замолчали, вспомнив, как много они пьют, и что иногда еще прибегают и к наркотикам. Подруга продолжала, стараясь казаться безучастной:
— Тебя действительно беспокоит, как нью-йоркские друзья относятся к твоему замужеству?
— Конечно, беспокоит. — Злость Даны вдруг исчезла. — Мы всегда были так близки.
— Другими словами, — рассудительно сказала Санди, — это первый раз, когда кто-то из вас отделился от группы?
— Да. — Дане стало легче оттого, что соседка объяснила мотивы поведения ребят. Конечно, от испуга, что она первой выросла и вышла замуж. Они хотели, чтобы все оставалось, как прежде, а она ускользнула в неизвестный мир любви и брака. — Он не много пьет! — защищала своего будущего мужа Дана. — Ты просто его не знаешь.
— Знаю, дорогая. Единственный раз, когда я его видела, он напился как свинья. — Они переглянулись и засмеялись. Потом слезы навернулись Дане на глаза, и она зарыдала. Санди встала и, перешагнув через чемодан, обняла подругу.
— Подожди, успокойся… Не плачь, Дэйнс.
Девушка заплакала еще сильнее, когда Санди произнесла имя, которым ее называли в Семерке. Ей было очень жалко себя, душили слезы, тело сотрясалось от рыданий. Санди гладила ее по спине, пыталась успокоить, но у самой голос стал встревоженным.
— Не слушай меня. Я его совсем не знаю. Не плачь, милая. Он любит тебя, и только это важно… — Она запнулась, не зная, что еще сказать, подвела Дану к кровати, усадила и стояла рядом, пока рыдания не прекратились.
