— Это сидьбы, — объяснял дед, — здесь сидят и караулят зверя.
— Какого зверя? — спросила Тася.
— Ну, сохатого, изюбра, бывает, что и медведь притащится.
— И часто они сюда ходят?
Дед почмокал губами.
— Часто. Как-то я завалил тут здорового пантача, а нынче не ходил — рано еще. А панты, дочка, на вес золота принимают. Правда, я не пантую — забота одна. По мне сподручнее дегтярным делом заниматься да мало-мальски известку добывать...
— Интересный вы, деда, — задумчиво сказала девушка, — не скучно вам тут?
Дед на минуту призадумался, затем встрепенулся.
— А чего скучать? Вольно тут, благодать!
Мы спустились в узкую ложбинку, рассеченную пополам оврагом, на дне которого стрекотал ручей. Дорога под углом пересекала ложбину и на взгорье уходила в лес.
— Вот и Чертов мост, о котором я давеча говорил...
Мост как мост. Обыкновенный бревенчатый, грохочущий под колесами настил. Правда, находится в ямке и рядом с лесом — сразу не увидишь. И овраг под ним глубокий, а по бокам кустарник.
Еще там, по дороге к Ушумуну, когда дед Евлампий рассказал нам о грабежах у этого моста, у меня почему-то создалось впечатление, что мост тот особенный, большой, с темными нишами, откуда непременно должны сверкать злые прищуренные глаза разбойников, а рядом — валяться груды костей и черепов. Конечно, так я думал не всерьез, но все равно питал надежду, что увижу здесь что-то особенное, ну, наконец, какое-то подтверждение, что тут раньше орудовали бандиты.
Ничего подобного я не увидел. Вокруг стояла таежная тишина, шумел нетронутый лес, зеленели травы, желтые маки медленно качали головками на легком ветру, а в овраге тихо журчал серебряный ручеек. И не будь дороги и моста — казалось бы, что человеческая нога тут и не ступала. А мост — обыкновенный бревенчатый настил...
— Вон в том лесу нашли телегу утанских охотников, а трупы немного дальше — там вон, внизу, в чепурыжнике; а чуть поодаль — какого-то мертвого мужика, золотаря вроде. Однакось делов тут было... — развеял мои мысли дед.
Мы попили чистой ледяной воды из ручейка и собрались было идти дальше пешком, но дед запротестовал и довез нас до Такши.
ЯСНОЕ солнце спозаранку заглянуло в нашу крохотную комнатку. Тася спала на кровати, подложив под щеку ладони. Золотистые локоны беспорядочно разметались по подушке; во сне она чему-то улыбалась и причмокивала губами словно ребенок. Я отвернулся, потому что не смел так долго и внимательно смотреть на нее, не имел права. Хотя нас «поженил» Дюков и послал вместе на задание, а разговаривали мы с ней мало и почти ничего не знали друг о друге. Тася — замкнутая, мечтательница и книголюбка; вот она и вчера заснула с книгой. Есть в ней что-то таинственное, недоступное мне. А может быть, просто кажется? Говорит она коротко, порою замысловато, но не кичится своей образованностью передо мною. И еще: она никогда не смеется открыто, а одними губами и чуть-чуть глазами. Взгляд ее серых глаз внимательный, проницательный, как бы изучающий: я всегда оцениваю такой взгляд одним словом — умный. Может быть, от того она неразговорчива, что я сам не вступаю с нею в разговоры? Я немного стесняюсь говорить с ней — боюсь показать свою неграмотность, ляпнуть что-нибудь несуразное. Вчера же вечером я повел себя вообще как мальчишка: взял пальто и хотел идти спать на сеновал, но Тася удержала меня.
