Покашляв, радио заиграло музыку, которая показалась ему торжественной и сентиментальной одновременно, его появление босиком под эту воскресную музыку выглядело смешным; Мария и в самом деле вздрогнула, опустила ноги на пол, выпрямилась, словно не ожидала его увидеть.
Они посмотрели друг на друга, вежливо друг другу улыбнулись. Он почему-то чувствовал себя смущенным, и она, казалось, тоже. Но отчего?
– Проснулся? – спросила она. – Ну и хорош же ты… Ну-ка покажись…
Герэ стоял перед ней, как на медосмотре. Она раскрыла ему рубашку и ощупывала ребра, мышцы ног, лопатку опытной бесстрастной рукой. Иногда она присвистывала, разглядывая какой-нибудь особенно черный синяк, и спрашивала: «Здесь больно? А здесь?» Он благодушно подставлял свое тело для осмотра. И был в восторге от ее внимания. Трудно было определить, вкладывала ли она в свои движения чувства матери или барышника, но он, безусловно, ощущал прикосновения женщины, ухаживающей за своим мужчиной после драки. И когда она его отпустила, бесцеремонно похлопав по боку, он вздохнул с огорчением.
– Кофе на огне, – сказала она, – захвати и мне чашечку.
В сверкающем никелем закутке, именуемом кухней, Герэ налил две чашки дрожащими руками. Он обратил внимание на свои распухшие суставы, как школьник, пососал пальцы и только потом вспомнил, отчего они распухли. И тут руки у него задрожали с такой силой, что чашки пришлось спешно поставить. Герэ в ужасе прислонился к стене. Он сжимал и разжимал пальцы, будто видел их впервые, и никак не мог вспомнить, правда ли, что накануне он сжал кого-то за горло и удушил. Парня у него вырвали, он видел, как его уносили за руки и за ноги с черной полосой на шее… Он умер? Герэ не помнил. Он мало что помнил, спросить можно было только у Марии, но он не решался. Человеку, наживы ради всадившему семнадцать ножевых ударов парню, который ему ничего не сделал, не подобает терять голову, оттого что он – не важно, наполовину или совсем, – задушил гада, который сам же и напросился. Неправдоподобно получалось… Герэ вернулся в комнату на подкашивающихся ногах, поставил перед Марией чашку и, не желая встречаться с ней взглядом, вышел в так называемый садик, а на деле просто клочок земли. Свежевскопанный участок занимал площадь приблизительно три на два метра. Что-то кольнуло его: «В точности размер могилы», – подумал он и громко обратился к Марии:
– Хочешь и здесь плантации развести? Что сажать будешь? Может, душистый горошек? Я люблю душистый горошек…
