Конрад не поручал мне стеречь свою сестру, и, в конце концов, не я умышленно толкнул Софи в скитания. И все же в эти долгие бессонные ночи образ девушки, бредущей по замерзшей грязи, вставал передо мной неотступно, точно привидение. В самом деле, мертвая Софи никогда после не преследовала меня так, как в то время Софи пропавшая. Поразмыслив над обстоятельствами ее бегства, я напал на след, но держал свою догадку при себе. Я давно подозревал, что, хоть Кратовице и отбили у красных, отношения Софи с бывшим приказчиком из книжной лавки Григорием Лоевым не оборвались окончательно. А дорога на Марбу вела еще и в Лилиенкорн, где жила, занимаясь двумя весьма доходными ремеслами — повитухи и портнихи, — мать Лоева. Муж ее, Яков Лоев, промышлял делом не менее популярным и еще более доходным — ростовщичеством, — долгое время, хочется надеяться, без ведома сына, а затем к величайшему неудовольствию последнего. Когда в округе свирепствовали антибольшевистские силы, папашу Лоева пристрелили на пороге его лавчонки, и теперь в маленькой еврейской общине Лилиенкорна он занимал завидное положение мученика. Жена же его, хоть и была особой подозрительной со всех точек зрения, имея сына — командира Красной армии, ухитрилась до этой поры удержаться в здешних краях, и для меня подобная изворотливость или беспринципность говорили не в ее пользу. В конце концов, кроме фарфоровой люстры и обитой алым репсом гостиной семейки Лоевых, Софи ничего в своей жизни не видела за пределами Кратовице, и, коль скоро она нас покинула, больше ей, пожалуй, некуда было пойти. Для меня не было тайной, что она обращалась к мамаше Лоевой, когда боялась беременности или болезни после учиненного над нею насилия, первого ее несчастья. Если такая девушка однажды доверилась еврейской матроне, это уже было основанием для того, чтобы положиться на нее снова, когда бы ни понадобилось. Вообще-то — и я, надо думать, оказался достаточно проницателен, чтобы заметить это с первого взгляда, вопреки самым дорогим моему сердцу предубеждениям, — на лице заплывшей жиром старухи читалась какая-то грубоватая доброта. В той казарменной жизни, которую Софи приходилось вести среди нас, их, как бы то ни было, связывала извечная женская солидарность.
Под предлогом сбора контрибуции я отправился в Лилиенкорн, взяв с собой несколько солдат, на стареньком бронированном грузовичке. Наша дребезжащая колымага остановилась у порога полудеревенского, полугородского дома, где мамаша Лоева занималась сушкой выстиранного белья на февральском солнышке, развешивая его в заброшенном саду эвакуировавшихся соседей. Поверх черного платья и белого полотняного передника я узнал куцую порванную шубку Софи, которая смешно обтягивала внушительное пузо старухи. При обыске не было обнаружено ничего, кроме ожидаемого количества эмалированных тазов, швейных машинок, антисептических средств и потрепанных берлинских журналов мод двухлетней давности. Пока мои солдаты рылись в шкафах, ломившихся от старья, оставленного неимущими крестьянками в залог повитухе, мамаша Лоева усадила меня на красный диванчик в столовой. Не желая объяснить, как попала к ней шубка Софи, она, однако, со смесью омерзительного подобострастия и библейского радушия уговаривала меня выпить хотя бы стакан чаю. Такая чрезмерная любезность в конце концов показалась мне подозрительной, и я поспел на кухню как раз вовремя, чтобы не дать десятку писем от дражайшего Григория сгореть в пламени, лизавшем бока самовара. Из материнского суеверия мамаша Лоева хранила эти компрометирующие бумаги, но последняя была получена не меньше двух недель назад, и, стало быть, из них я ничего не мог узнать о том, что меня интересовало. По обвинению в связях с красными старой еврейке грозил бы расстрел, даже если эти почерневшие листки содержали лишь невинные изъявления сыновней любви, — но ведь письма могли быть и зашифрованы. Улики были более чем вескими, чтобы оправдать подобный приговор даже в глазах самой обвиняемой. Поэтому, когда мы снова уселись на красный репс, старуха скрепя сердце перешла от запирательства к полупризнанию. Она поведала мне, что выбившаяся из сил Софи передохнула у нее в четверг вечером, а среди ночи ушла. Но насчет цели этого визита я поначалу не мог добиться никаких объяснений.
