На озаренном тусклым светом стекле окна колебались тени, в сад падали слова.
— Вот пирожки, вот вареники… — говорила Прасковья.
— Мы уже, мама, через край. Пупок развяжется, — смеясь, отвечал ей гулкий басок.
Тимофей Тимофеевич привалился спиной к холодной стене дома. В ветвях сада шумел ветер. Гудевший в светелке — бу-бу-бу! — голос что-то весело рассказывал. Прасковья смеялась счастливым молодым смехом.
Тимофей Тимофеевич шагнул за угол и, держась за стену рукой, как слепой, двинулся к крыльцу, с трудом переставляя непослушные ноги.
В освещенной желтым светом керосиновой лампы комнате за столом сидел Андрей, рядом с ним — какой-то другой солдат. Не чуявшая под собой ног Прасковья бегала от стола к печке. С набитым вареником ртом незнакомый солдат рассказывал:
— Ну, думаю, ни за что не отпустит. Андрей стоит перед ним бледный, а у капитана лицо, будто он умирать собрался…
— Отец? — поднимаясь из-за стола, сказал Андрей.
Останавливаясь на пороге комнаты, Тимофей Тимофеевич беспомощно оглянулся. Товарищ Андрея догадливо пододвинул ему стул. Прасковья у печки вытирала глаза фартуком.
— От духоты в груди заступило, — виновато сказал Тимофей Тимофеевич. — Ты бы хоть письмом или еще как упредил, — добавил он, окидывая взглядом стриженую, загорелую голову Андрея.
— Какое там письмо, — Андрей махнул рукой. — Почта наша где-то на Кубани болтается, нас в другую сторону откинуло.
— Отступаете? — спросил Тимофей Тимофеевич.
— Дай ты людям доесть, — вмешалась Прасковья.
— Ну, станови на стол бутыль, — сказал Тимофей Тимофеевич. — Да окна отвори. Вздохнуть нечем.
Прасковья бросилась открывать окна. В комнату повалили мошки, закружились вокруг лампы.
— По случаю… — сказал Тимофей Тимофеевич, разлив вино из бутыли по стаканам. — В прошлом году виноград уродил, как перед… — Он опять не договорил. — Выпейте и вы, не знаю, как вас зовут, — обратился он к товарищу Андрея.
— Петром, — с усилием размыкая веки, сказал незнакомый солдат.
— Служивенький, видно, спать хочет, — сказала Прасковья.
— Хочу, — жмурясь на свет лампы, признался Петр.
Прасковья быстро разобрала за печкой кровать, надела на подушки наволочки. Петр разделся за печкой и, как только рука его свесилась с кровати, уже больше не поднял ее.
— Совсем мальчик, — Прасковья вздохнула.
— Меня в окопе совсем землей засыпало, он отгреб, — сказал Андрей.
Скоро и Прасковья ушла к себе на другую половину дома. Радость надломила ее силы, но она еще долго ворочалась на своей кровати. Тимофей Тимофеевич с Андреем остались вдвоем. В тишине ночи бурлила вода под яром.
