Поэтому я прошу Вас, глубокоуважаемый Василий Васильевич, в срочном порядке поставить на обсуждение в дирекции и дать мне категорический ответ на вопрос:
Согласен ли 1-ый Художественный театр в договор по поводу пьесы включить следующие безоговорочные пункты:
1. Постановка только на Большой сцене.
2. В этом сезоне (март 1926).
В случае если эти условия неприемлемы для Театра, я позволю себе попросить разрешение считать отрицательный ответ за знак, что пьеса „Белая гвардия“ свободна» >5.
Письмо, прямо скажем, незаурядное. Начинающий драматург ставит ультиматум прославленному театру. Прославленный театр имеет рецензию наркома, о которой уже было сказано. Станиславский, который мог бы спасти дело, в лучшем случае к нему равнодушен: на протоколах коллегии, где решается судьба пьесы, он делает замечания по самым разным пунктам, кроме одного — булгаковской пьесы. В одном случае Константин Сергеевич возмущен тем, что хотят ввести дублера на роль Татарина в спектакле «На дне», в другом — просит членов коллегии сообщить о результатах их дежурства на спектаклях, в третьем — настойчиво призывает молодых энтузиастов подумать о «Хижине дяди Тома», которая Станиславского в это время чрезвычайно интересует.
Впечатление такое, что вопрос о «Белой гвардии» предрешен и даже нет затруднений с формой отказа. Автор сам предложил ее.
Это впечатление обманчиво. Среди противоречивых интересов и внутритеатральных течений есть определяющая сила: стремление мхатовской молодежи сказать свое слово о современности.
16 октября созывается экстренное заседание коллегии. Лужский сообщает о булгаковском ультиматуме, и «нижняя палата» фактически принимает все условия драматурга, решает немедленно приступить к работе над пьесой, не гарантирует только выпуск ее в «текущем сезоне».
21 октября утверждается распределение ролей. В этом распределении Судаков предполагался на роль Алексея Турбина, Ливанов — на роль Николки, Кедров — на роль Малышева. Угадали только с Прудкиным, Добронравовым и Соколовой, сразу попавшими на свои роли.
Казалось бы, дело идет к развязке. 31 октября Булгаков читает пьесу на труппе. Документальных следов читки не осталось никаких, если не считать преображенную бесконечной шутливостью и пониманием театральной механики сцену чтения «Черного снега» Совету Старейшин в «Записках покойника». Канва историческая и художественная совпадают в одном пункте: в том, что пьеса «старикам» чрезвычайно понравилась, но в ней не было для них ролей, и потому на три месяца Булгаков отодвигается на периферию мхатовских интересов. «Белая гвардия» отдается на откуп молодежи в качестве «пробной постановки» (термин В. Лужского).
