Змееед блатным заделался. На правом ухе кепочка-шестиклинка с пуговкой на макушке. Из-под кепочки — чубчик кучерявый. На ногах сапожки хромовые в гармошку. Пиджачок серенький. Цигарка на губе.
— И кого тут дядя потерял? — чумазый парниша из беспризорных интересуется. — Любопытным могём и когти вырвать, могём и кровя пустить. Я вам просю оставить нашу хазу.
— Шмару свою ищу.
— А дядя не мусорок случаем?
Рванул Змееед тельнягу на груди — любуйся картинками. Но парнишу не убедил:
— Много вас таких. Раньше — честный урка в синих картинках, теперь — урка в синих петлицах.
— Не шути, корешок. Пасть порву.
— Так кого ищем?
— Люську-Иоланту.
— Сыроежку?
— Ее.
— И зачем?
— Корефанка моя давняя.
— Уж и не помню, когда ее видел. Дай денежку, может и вспомню.
Сунул Змееед — оживился шпаненок:
— Следуй за мной! Заходи — не бойся, выходи — не плачь.
Туда повернули, сюда. Стекло битое под ногами хрустит. В подвал спустились. Не то кочегарка, не то пекарня, не то прачечная. Все тут разгромлено, развалено, разрушено.
Заглянул Змееед в одну дверь, в другую, удостоверился, что никого рядом нет. Только отвернулся, а за его спиной затвор пистолетный лязгнул.
И грохнул выстрел.
Пуля рядом с правым ухом в кирпичную стенку врезалась, пылью с мелкими кирпичными осколочками в лицо хлестнув. Рванул Змееед голову влево, но тут же и слева вторая пуля в стенку врезалась. Змееед — носом в стенку, а повернуться не моги, предупрежден: резкое движение будет последним.
— Так ты, мусорок, толкуешь, что Люська-Иоланта корефанка твоя, а я тебя такого красивого один только раз видела на Северном вокзале, да и то на горизонте.
Тут только и дошло до Змеееда, что попался. Он ее искал, а она шла по его следу. Она поймала его именно там, где он надеялся ее найти. Как же не сообразил, что лучшая для нее маскировка — пацанчиком заделаться? Как же не узнал ее? Стриженая голова, чумазая рожа, одета босяком, но ведь мордочка все та же.
— Сейчас, мусорок, я тебя убивать буду. Держись.
— Я не в мусорах больше.
— Это на том свете доложишь.
— Постой. Не спеши. Позволь к тебе лицом развернуться.
— Зачем?
— Стрелять в затылок — подлость. Ты же не исполнитель приговоров из Лефортова.
— А сам ты людей в затылок убивал?
— Убивал.
— И тебе можно?
— У меня душа пропащая. А ты свою береги.
— У меня тоже пропащая.
— Нет! Еще нет. Когда убиваешь много, то хочется убивать еще и еще. Сколько ты в жизни убила?
— Ты третьим будешь.
— Вот и не спеши, а то желание неутолимое пробудится, без новых убийств прожить не сможешь.
