— После того как ты лишилась матери, мне стало ясно, что я — неподходящая компания для ребенка. А тут как раз твой дедушка написал мне, что готов предоставить тебе дом…
— Но у меня уже был дом — ваше имение в Сент-Марте!
— Без Верити оно перестало быть домом. Мне было невыносимо оставаться там, но я не знал, куда деваться и как быть дальше. Возвращаться в Англию я не собирался. Мне казалось, я поступил правильно, отослав тебя к деду. Жаль только, что Мадди не смогла остаться с тобой.
— Папа, а что случилось с Мадди? Она вернулась в Сент-Март?
Помедлив, лорд Бодон произнес:
— Да…
— Я так тосковала по ней! Хотелось бы думать, что она здорова и счастлива. Я не ошиблась?
— Пожалуй, нет. — Голос лорда Бодона прозвучал натянуто, но, прежде чем Франческа продолжила расспросы о Мадди, он заговорил: — Дорогая, надеюсь, ты не сомневаешься, что мне и в голову не приходило, что Кэсси способна быть такой мстительной.
— По-моему, вы ошибались в ее чувствах к вам, папа. Мне кажется, она по-настоящему любила вас. Ваше последнее письмо она хранила до конца своих дней, даже… показала его мне перед смертью. — Голос Франчески дрогнул при воспоминании об ужасной сцене. — Возможно, вы погубили ее жизнь.
— О нет, не говори так! Жизнь Кассандры Шелвуд была погублена прежде, чем я познакомился с ней, а если бы мы поженились, наша жизнь превратилась бы в ад. Я не жалею о том, что Кэсси не стала моей женой. Горше всего мне было думать о запрете сэра Джона поддерживать переписку с тобой. Напрасно я согласился на это условие.
Франческа промолчала. Насколько счастливее протекала бы ее жизнь, если бы ей позволили переписываться с отцом!
— Что же дальше, дорогая? Чем ты намерена заняться? Чем я могу помочь тебе? Хочешь, ты будешь жить со мной в Париже?
— Благодарю, но пока я бы предпочла остаться в Англии. Я… хотела бы выйти замуж. Подобно тете Кассандре, я хочу обрести положение замужней женщины. Понимаю, это будет непросто, ибо у меня, как и у нее, есть немало недостатков.
Лорд Бодон скептически прищурился и осведомился:
— Каких?
— Я дурна собой и давно вышла из возраста дебютантки.
— Детка, прости, но это сущий вздор! Сколько тебе лет? Двадцать один, двадцать два? И потом, ты далеко не дурнушка.
— Прошу вас, папа, не надо успокаивать меня. Конечно, я тронута вашей добротой, но вам незачем обнадеживать меня. Мне уже двадцать пять, я давно свыклась с мыслью о том, что не блещу красотой. Но мое вновь обретенное богатство…
