— Ну и чего?
— Да я лучше вам ее отдам, чем этой дуре спятившей.
«Прости, жена, но это для общего блага и сохранения семейного бюджета, о котором ты так печешься».
— Только все между нами. Будем считать, что ее просто не нашли.
— А-а-а… — проглотил наживку Яблоков, — И сколько она стоит?
— Да уж всяко больше трех тысяч. Это ж середина прошлого века.
— А мне-то что с ней делать? На рынке продать?
— Можно и на рынке. Только не через Интернет. Жена сразу пронюхает… А еще лучше, у себя оставить. Лет через десять она на порядок дороже будет стоить. Особенно на Западе. Искусство развитого социализма. Тогда и продадите.
— А как я объясню, откуда у меня такая вещь?
— Я вас умоляю… Вы же опытный юрист. Да хотя бы нашли в лесу…
«Ну да… В наших лесах не только Кадинского можно найти, но и Репина с Малевичем».
Яблоков взял дополнительную минуту для раздумий. Что-то прикидывал, загибая пальцы. Наконец кивнул:
— Лады, по рукам. Пойдемте, глянем на картинку.
Забрав ключи у дежурного, Яблоков отпер дверь камеры хранения. «Ублюдок» стоял на полу между холщовыми мешками, от которых исходил аромат свежескошенной травы. Детектив вытащил его, поставил на мешок, отошел на пару метров, чтобы оценить с расстояния.
— А ничего… Как называется?
— «Одиночество», — тут же скреативил художник. — На него тогда гонения были, вот он это и нарисовал. Видите, какая палитра? Ни грамма красного. Аллегория, протест против режима…
Владимир Викторович резонно прикинул: если получится переписать заявление и опись, то потом хоть трава не расти. Поэтому будем гнать.
— Забирайте, — тяжко, словно разочаровавшийся в идеях революции боевик, вздохнул он, — и наслаждайтесь.
Яблоков, точно опытный эксперт, проверяющий шедевр на подлинность, поднес полотно вплотную к глазам, пошкрябал ногтем краску и согласился.
— Лады. Забираю… Только чтоб без реверсов.
— Я вас умоляю. Мне оно надо? А если вдруг жена прибежит, так и скажите — ничего не нашли… Ой, погодите. А как же опись? Там же понятые…
— Ерунда, других впишем, — ни на секунду не задумавшись, ответил оперуполномоченный, из чего Верещагин понял, что даже самый жесткий закон в умелых руках — всего лишь пластилин. Что пожелаем, то и слепим.
Детектив поднял картину за раму и попросил потерпевшего:
— Гляньте, никого в коридоре нет?
Владимир Викторович выглянул. Кроме бюста Дзержинского, никого не увидел.
— Нет.
Яблоков, словно футболист, выбегающий из офсайда, быстро прошмыгнул в свой кабинет, где засунул «Одиночество» под диван. Затем неспешно вернулся, запер дверь кладовой и возвратил ключи дежурному.
