Но к часу дня будет резкая перемена декорации… И тогда на скрипучую лестницу выйдет существо в мехах, в шляпе, gantеe [12], и не без косметики…
— Et bien, je sors, messieurs, dames…[13]
Она пойдет в Union Francaise, где пообедает за сорок пиастров (обед из «пяти блюд») с полубутылкой вина. Затем…
Затем она пойдет на Grand’rue de Pera…
К ночи она будет возвращаться по могильно-черной лестнице, которая будет скрипеть вдвойне, ибо на этот раз она угрожает двум жизням…
В сущности она — n’аprofondissons pas…[14] Но она никогда не пьяна, она аккуратно встает рано, она усердно делает свой mеnage [15] и моет полы, пока русские спят, поет что-то непонятно металлическим голосом про amour и поплакивает над письмами, которые ей пишет изредка «mon fiancе»[16] , который женился… И главное, она совершенно не «зачепает» всех этих поручиков, молодых капитанов и полковников, которые у нее живут… Она знает, что у них денег нет, et alors pourquoi? A quoi bon?[17]. Проституция par amour ей не нужна… Она не развратна…
* * *
Быть может, поэтому «они» победили, а «мы» изменили… Вот они спят кругом, все русские, и не спит лишь в этой константинопольской мансарде — французско-испанско-иудейская demoiselle, которая работает, и «русский писатель» (еcrivain russe, как был ей рекомендован),
— «Лежать хочу, чтоб мыслить и страдать»… который «мыслит» лежа…
О чем же он «мыслит» и по какому случаю «страдает»?..
Тему для того и другого найти не трудно…
* * *
Я страдаю от следующей мысли: во всех этих спящих полковниках, капитанах, поручиках — плюс русские дамы и барышни и плюс «еcrivain russe»[18] — вместе взятых, не найдется за весь день столько добродетели (entendons nausее[19] — мещанской добродетели, из которой складывается la vie quotidienne[20] ), сколько сидит в этой «перистой» demoiselle… по утрам…
Конечно, в сущности, меня окружают героические натуры… И это вовсе не в ироническом смысле…
Во-первых, все они — эти русские, стеснившиеся в этой мансарде, — это люди, до конца исполнившие свой долг… Больше, чем долг.
Говорят, что в секретном договоре России с союзниками была оговорка: в случае революции Россия слагает с себя обязательства продолжать войну…
Такой оговорки, кажется, не было, но, во всяком случае, эти люди не сложили с себя «обязательства»… Они продолжали борьбу с Германией за общее дело, несмотря на то, что их собственная страна погибала. На этом пути их ждали испытания и страдания, которых нельзя пересказать. И все же они боролись до самой последней минуты, пока была хоть тень надежды. Поэтому это люди — высшей марки, отбор благородного упрямства. Это люди своего слова.
