Она спокойно вышла из буфета; в руке у нее, как у многих других, был саквояж. По непонятной извращенности ума, хранящего святыню, Гуд не мог представить себе, чтобы она была не в белом и выходила не из леса. Сейчас он совсем смешался — синее шло ей не меньше белого, а в том лесу недоставало буфета и перрона.
Она остановилась; дрожащие, бледные веки поднялись, и он увидел серо-голубые глаза.
— Господи! — сказала она.— Вы тот мальчик, который прыгнул в реку.
— Я уже не мальчик,— сказал Гуд,— но в реку готов броситься.
— Только не бросайтесь под поезд! — сказала она.
— По правде говоря,— сказал он,— я думал броситься в поезд. Вы не возражаете, если я брошусь в ваш?
— Я еду в Биркстед,— растерянно сказала она.
Ему было безразлично, куда она едет; но тут он вспомнил, какой полустанок есть на этом пути, и поспешно устремился в вагон. Замелькали ландшафты, а путники довольно глупо смотрели друг на друга. Наконец она улыбнулась.
— Я слышала о вас от вашего друга,—сказала она.— Тогда он пришел в первый раз. Вы ведь знакомы с Хантером?
— Да,— ответил Оуэн, и тень омрачила его счастье.— А вы... вы хорошо его знаете?
— Довольно хорошо,— сказала Элизабет Сеймур.
Мрак, окутавший его душу, быстро сгущался, Хантер — если вспомнить слова Крейна — был не из тех, у кого трава растет под ногами. Он вполне мог использовать тот случай, чтобы втереться к Сеймурам. Все на свете было для него ступенькой лестницы; камень островка стал ступенькой к их дому, а дом, быть может, еще одной ступенькой? Гуд понял, что до сих пор злился отвлеченно. До сих пор он не знал, что такое ненависть.
Поезд остановился у станции.
— Пожалуйста, выйдите здесь со мной,— резко сказал Гуд.— У меня к вам большая просьба.
— Какая? — тихо спросила она.
— Соберите букет колокольчиков,— глухо ответил он.
Она вышла из вагона, и, не говоря ни слова, они пошли по
извилистой деревенской дороге.
— Помню! — сказала она вдруг.— С этого холма виден ваш островок и лес, где росли колокольчики.
— Пойдем посмотрим,— сказал Оуэн.
Они поднялись на холм и остановились. Внизу черная фабрика изрыгала в воздух зловещий дым, а там, где некогда был лес, стояли коробки домов из грязного кирпича.
Гуд заговорил:
— «Итак, когда увидите мерзость запустения, стоящую на святом месте[13]», тогда и настанет конец света. Пусть бы кончился сейчас, пока мы здесь, на холме.
Она смотрела вниз, полуоткрыв рот и побледнев еще сильнее. На ближайшем из ящиков пестрели плакаты, и самый большой гласил: «Голосуйте за Хантера». Гуд вспомнил, что наступил последний, ответственный день выборов. И тут Элизабет спросила:
