И да обрушится на них праведный гнев Всевышнего, и да будет повергнут ниц всякий, кто горд и знатен, и да сотрясутся кедры ливанские и дубы башанские, и да убоятся торговцы на морях, заседающие в сенате, устроители кровавых игрищ, владельцы всех богатств; ибо сорвет Владыка одежды с дочерей Рима, отнимет у них драгоценности. Велик будет плач у Восточных врат и тревога у всех других врат, и громки стенания на всех семи холмах. Ибо явился Он, посланец Всевышнего с мечом, сетью и трезубцем, Он, кому Яхве, Владыка мира, повелел излечить безутешные сердца, пролить свет в глаза незрячих, сбить оковы с угнетенных…
— Это ты, впрочем, уже слышал, — заключил круглоголовый совсем другим тоном, сразу перестав качать головой, так что стало понятно, что он разговаривал не с самим собой.
— Дальше! — потребовал Спартак.
— Мне холодно, — пожаловался эссен. — Отдавай мое одеяло.
— Сейчас, — сказал Спартак и не шелохнулся. Он лежал с открытыми глазами.
Эссен тоже, казалось, забыл про одеяло. Спокойно сидя на камне, он наблюдал, как ползет вверх предутренний туман.
— Никогда не слыхал о Боге, который слал бы такие проклятия, как Яхве, о котором ты говоришь, — нарушил молчание Спартак. — Он так разгневан на богатеев, словно это бог рабов.
— Яхве мертв, — отозвался круглоголовый. — Он был не богом рабов, а богом пустыни и хорошо понимал пустынную жизнь: умел находить источники среди скал, учил печь хлеб из того, что дарит небо. Но ни в ремеслах, ни в обработке земли Он ничего не смыслил. Не мог заставить плодоносить ни виноградную лозу, ни оливу, не умел сделать так, чтобы колосилась пшеница. Он не был богом богатства, Он был суров, как сама пустыня. Вот почему Он проклинает теперешнюю ночь и теряется, сталкиваясь с ней.
— Вот видишь! — От разочарования Спартак приподнял голову. — Раз Он мертв, его пророчества уже ничего не значат.
— Пророчества вообще никогда ничего не значат, — сказал эссен. — Я уже пытался это объяснить, только ты спал и не слышал моих слов. Важны не сами пророчества, а тот, кто им внимает.
Спартак напряженно размышлял, забывая моргать.
— Человек, внявший пророчествам, навлечет на себя горе, — проговорил он немного погодя.
— Это верно, — вздохнул эссен. — Горе — еще мягко сказано. Человеку этому придется бежать без остановки, пока на губах у него не выступит пена, пока он не истребит в злости все, что лежит у него на пути. Но сколько бы он ни бежал, он останется во власти Знака, и демон гнева будет рвать на части его нутро…
