Я познакомился с Марлиз, когда она работала кассиршей в отделении Банка Бразилии, у подножия холма в Сан-Терезе, где я поселился в 1957 году, – я намеревался внести кое-какие деньги на депозит, и меня направили к окошку, за которым Марлиз была заточена уже целый год. Увидев ее, я выронил заполненный бланк. Не зная, что сказать, я произнес первое, что пришло мне в голову. Сказал, что влюбился в нее.
Она решила, что я псих, и заговорила со мной тем оскорбительно официальным тоном, которому обучают в банках хорошеньких кассирш на случай подобных обстоятельств.
– Марлиз, – сказал я, потому что ее имя было выгравировано на табличке, висевшей над ее окошком. – Марлиз, я действительно влюбился. Я говорю так прямо, потому что мне осталось четверть века, а я уже прожил вдвое больше и успел побывать солдатом, военнопленным и бог знает кем еще. Я и терял, и любил, и теперь понимаю, что у меня нет времени, чтобы тратить его впустую. И я понимаю, Марлиз, что, хоть ты еще молода, у тебя его тоже нет.
Может быть, дело было в интонации, может, в церковном колоколе, который звонил, взывая к сердцам прихожан, даже если прихожанин стоял, как я, у банковской стойки? Может, в часе, в дне недели, или в ее собственном неосознанном желании, или в том факте, что я говорил чистую правду? Но она поверила мне. Она поняла все, что я сказал, и поцеловала меня через обрешетку своего окна. Управляющий уставился на нас открыв рот, и вот так, совершенно неожиданно, мы в тот же день и обвенчались.
Можете представить себе, чтобы кассирша банка, двадцатитрехлетняя красавица, целовала клиента через окошко? В северных странах такое никому и в голову не может прийти, но со мною это случилось. Мы поцеловались, и это был момент истины – как в корриде, – который удерживал нас вместе на протяжении всех последующих трудных лет.
Я не одобряю связи, а тем более браки между людьми с большой разницей в возрасте, но перед ней я не смог устоять. Я доверился ей, как мальчишка, попавший в военный госпиталь. Если бы она вышла замуж за ровесника, кто знает, что бы с ней сталось?
Мне было пятьдесят три, и фигура у меня была как у штангиста. Следующие пятнадцать лет, на протяжении которых я питался в основном салатом, дарами моря – тунцом и креветками – и фруктами, я сохранял форму. Я не курил, не пил, не употреблял наркотики, а трудности меня только закалили.
Пока ей не исполнилось тридцати, она даже не чувствовала нашей разницы в возрасте. Количество я восполнял качеством, а еще мог рассказывать ей разные истории. Когда мы кончали, я заключал ее в объятия так, словно от этого зависела вся моя жизнь, – так, впрочем, оно и было.
