Было время, и был он тогда шахтёром, и было то в начале шестидесятых, и была у Розарио невеста, на которой собирался он жениться. За несколько недель до свадьбы будущий его тесть, оплативший пенсию свою пятнадцатью жертвованными геенне угольной годами и начавшимся силикозом, так вот, этот его тесть получил от дирекции шахты, на которой работал, повестку. Речь шла всего-навсего о проверке его нетрудоспособности на случай, если вдруг дед Мороз свершит чудо и вернёт здоровье Джакомо, доблестному итальянцу с севера, чего дирекция шахты, конечно же, не снесла бы. Формальность и только, сколь абсурдная, столь же и мелочная, к тому же, будущий тесть Розарио кашлял и достаточно сильно, так, что разжалобил бы любого неуступчивого контролёра.
Вот и оказался наш Джакомо под землёй, на глубине восьмисот метров, приветствуя встреченных там старых приятелей. Канарейка, выпущенная на поверку наличия смертельного газа, вернулась целой и невредимой — никакой опасности, значит. А что, у них насморка не бывает? И рвануло! Рудничный газ! Джакомо оказался погребённым под завалом. И Розарио, молодой десятник, собственными своими руками вытащил тело будущего тестя своего из-под глыбы угля с тонну весом, раздробившую тому темя. Спасибо, господин директор шахты 28! Вот вам и награда за ваше усердие.
Будущая тёща Розарио ждала шестого своего ребёнка тогда. Пережитый ею шок спровоцировал преждевременные роды, во время которых она и умерла. Умер и ребёнок. Невеста Розарио, которой едва исполнилось восемнадцать — вдвое меньше, чем её жениху — отказалась от замужества и посвятила себя воспитанию четверых своих братьев и сестёр. Розарио попытался было уговорить её, дескать, готов жениться на всей семье её, вместе с нею. Она не уступила, как если бы самой судьбой была уготована ей божественная миссия, которую следовало свершить в одиночку.
Не смотря ни на что, Розарио никогда и ничем не выдавал разочарований, которыми одаривала его жизнь — он тщательно укутывал их в из ряда вон выходящее философствование и нарочито бодрое настроение.
В возрасте двенадцати лет был водворён я на свою прародину, отправившись туда вместе с родителями, которых телеграммой уведомили, будто бы дед мой по отцовской линии, имя которого, Джулиано, я и носил, только нас одних и дожидается, хочет увидеть перед тем, как успокоиться в последней своей обители. Приехали мы на Сицилию, проведя в поезде три дня и три ночи. Четыре месяца дожидались мы, чтобы дед смирился с необходимостью обнародовать последнею перед смертью волю. Радость вновь видеть нас вдохнула в него новые силы. Быстро, увы, тающие, к тому же — иллюзорные. Не было никакой в нём сицилийской загадочности, но у меня появилась возможность узнать поближе того, и лица-то которого я не помнил. Он предстал передо мною таким, каким я себе его и представлял: правильным, с пушистыми седыми волосами, краснолицым, в маленьких и круглых с железной оправой очках. Geppetto, в некотором смысле, только глухонемой. И хотя родители мне обо всём осторожно поведали, впечатляющим всё же оказалось констатировать, что некто, столь близкий мне по крови, казался пришельцем из другого мира.
