В конце концов, много он мне все равно сказать не мог, поскольку все обычные методы расследования ни к чему не привели. Покойник просто-напросто был неизвестен полиции.
— Что вовсе не исключает его преступного прошлого, — объяснил Федер, скребя косматые седые брови. — Это означает только то, что он не числится ни у нас, ни в Интерполе. Возможно, его подвергали аресту в какой-то другой стране.
— А со Штатами вы не связывались? — спросила я, откидываясь на спинку стула и делая глубокий вдох.
— Простите?.. — Глаза Федера сверлили мой натянувшийся свитерок. — A... verzeihen Sie, Fraulein Doctor[6]... Нет, не связывались. Коли на то пошло, этот человек не совершил никакого преступления, если не считать того, что умер.
— Руководство музея весьма обеспокоено.
— Да, я прекрасно понимаю. И все же, фрейлейн доктор, есть ли реальные причины для подозрений? Мы, как и все полицейские службы сейчас, очень перегружены. Нам некогда продохнуть от уже совершенных преступлений. Где мы возьмем время и деньги, чтобы проверять какие-то неясные теории? Если музей желает провести расследование сам, мы окажем ему всяческую поддержку, но я не вижу... То есть я не сомневаюсь в вашем уме, фрейлейн доктор, но...
— Да не собираюсь я гоняться за преступниками по темным переулкам! — Мы непринужденно рассмеялись. Зубы у герра Федера были очень большими, очень белыми и идеально квадратными. — Но, — продолжала я, — хотелось бы побольше узнать об этом деле. Я в любом случае намеревалась взять отпуск, и герр профессор Шмидт предложил мне навести справки. И вот еще что... честно говоря, я не прочь взглянуть на труп.
Не знаю, как это у меня вырвалось. Я отнюдь не брезглива, но и не большая любительница мертвецов. Просто ничего другого не пришло на ум. У меня не было никакой иной зацепки.
Стоя в холодной белой комнате, я пожалела о своей опрометчивости. Запах в этой юдоли скорби был весьма примечателен: вонь карболки мешалась с другим, куда более навязчивым ароматом. Служитель театральным жестом отдернул белую простыню, и я невольно содрогнулась, глядя на неподвижное, мертвое лицо. Напоминание о том, что я тоже смертна. В самом лице не было ничего отвратительного.
Мужчина средних лет, неприметный, самой прозаической внешности: смерть сгладила черты, лишила индивидуальности. Густые черные брови, седеющие волосы, кожа то ли загорелая, то ли смуглая от природы. Губы чересчур припухлые. Глаза закрыты.
— Спасибо, — пробормотала я, отворачиваясь.
