— Ты понял, Джеймс? Ни пенни!
Братец обиженно заморгал:
— Денег не прошу, сестрица. Н-не возьму. Хочу обратиться к материнскому сер-рдцу. За деток прошу.
А вот это уже интересно.
— Каких деток?
— Моих. Каких же еще?
— Тебе лучше знать. Чтобы мистер Джеймс Пибоди проявил о ком-нибудь бескорыстную заботу?! Уж не настал ли конец света, братец? Да, но с какой стати твоим детям понадобилось чье-то участие? У них же, если не ошибаюсь, есть мать... Была, по крайней мере. Скажи на милость, куда девалась твоя... твоя...
Как же ее зовут, черт побери? Джеймс, впрочем, тоже не сразу вспомнил имя жены. Неудивительно. Эта особа из тех, о которых так и подмывает поскорее забыть, — кряжистая, рыхлая, с одутловатой физиономией, злобным безгубым ртом и интеллектом гусыни.
— Элиз-забет, — выудил наконец Джеймс из своего затуманенного сознания. — Зо-вут Лиз-забет. Бедняжка. Нервы. Так стр-радает. Доктор велел покой... н-на воды... в-все такое. Ник-каких детей. А я... Мне надо на Восток. В Индию. Ген-ниальный план. Вернусь богатым, сестрица. Оч-чень богатым! Теперь понимаешь? О милос-сти прошу. За м-моих осир-ротевших деток. Присмотришь за ними? Возьмешь к себе? Только на лето. Через три месяца Эмили... э-э... Лизабет вернется. Умоляю, Амелия. П-по старой п-памяти...
— Ты сам-то понимаешь, что говоришь, Джеймс? В жизни не слышала более нелепой просьбы! А как же занятия? Перси, должно быть, ходит в школу?
— Н-на дому, сестрица. Н-никаких школ. Обойдется без уроков. 3-зачем? Он джентльмен. Джентльмену учиться не обязательно.
— В точку, — хмыкнул Эмерсон.
Кого-кого, а мою мягкосердечную подругу братец уже уговорил. Эвелина — лучшая из подруг, читатель, но из-за своей неземной доброты беспомощна перед любым велеречивым негодяем. И совсем уж теряет рассудок, если дело касается детей, в которых она души не чает (лучшее тому доказательство — ее нежная привязанность к Рамсесу).
— О, Амелия! — со слезами умиления на глазах воскликнула Эвелина. — Ты ведь согласишься, правда? Иначе и быть не может! Бедные, бедные крошки...
Кровные узы и сестринская любовь требовали немедленного и безоговорочного согласия. Так почему же, спросите вы, мое молчание длилось так долго? Попытаюсь оправдаться перед вами, любезный читатель.
Человек я, как вы уже поняли, трезвомыслящий и разумный. С моей точки зрения, родство — это одно, а любовь — совсем, совсем другое. Кровными узами меня не привяжешь. Подумаешь, большое дело!
Природе вздумалось наградить Амелию Пибоди братцем вроде Джеймса? Неприятно, но ничего не попишешь. Я вынуждена мириться с этим досадным фактом биографии — и только! Ни о каких обязательствах не может быть и речи.
