Качаются рядом немигающие глаза, они что-то говорят, вижу по ним, но я не слышу, что говорят. Глаза… Кто это? А-а, да, да. Это сержант Хоменко, заместитель… нет, он мой непосредственный начальник. Почему непосредственный? Какое странное слово?
Немигающие глаза стремительно летят навстречу, что-то тяжелое ударяет в грудь… синяя лампочка переворачивается.
— Встать!
Опять в глаза давит, выпирает из темноты синяя лампочка — опять на прежнем месте. Лампочка. Да, это лампочка… Лампочка, лапочка, лодочка… Какая лодочка? Наверное, та… ну та, когда какая-то река блестела так, прохладная, и ветер тормошит воду, и камыш ярко-зеленый прокатывается волнами, и волны хлюп-хлюп…
…Хлюп-хлюп.
— Сапог снял! Вытирай портянкой! — Это сержант-казах громко кричит горбоносому Славке, очень громко кричит. А Славка сжал лицо руками, и между пальцев — на пол кап-кап, пятнышки…
— Никто не ляжет, пока присяга от зубов отскакивать не будет.
Немигающие глаза надвигаются опять.
— Читай ты. Разлепляю губы:
— Я, гражданин Союза Советских Социалистических…
— Отставить. Ты присягу читаешь или молитву похоронную?
Он уже сидит на верхнем ярусе койки, разбалтывает ногами густой воздух.
— Ко мне, товарищ солдат!
Глаза его обхватили меня, сжали, и я вонзаю вверх напрягшийся подбородок. Челюсти сдвигаю поплотней… Его кулаки, выдавленные из рукавов хэбэ, неподвижно лежат на коленях. Если решит рукой, выйдет не так сильно — неудобно.
— Ближе… Еще ближе…
Сапог воткнул в грудь тугой комок боли. Я переломился.
* * *
Бе. Бег, БЕГ, Б Е Г… И все время — тяжелый белый зной, который мы рассекали телами, черные пятна скачут. Сопка… Окутанная клубами меловой пыли, она опрокидывалась за мутными стеклами противогаза, и пот хлюпал в противогазе, автомат бил по спине, и сапоги скребли ослепительный склон. На самой вершине — туалет. Туда тоже бегом. Там мы разговаривали. Втроем-вчетвером курили подхваченный где-то на бегу чинарик. Когда окурок держать уже было невозможно, прокалывали его иголкой и курили, вытягивая губы. Там же начали бить тех, кто не успевал на «подъем — отбой». Обычно это был сутулый белорус Воскобович, с большими вывернутыми ушами и вечно подрагивающими глазами. Сегодня утром горбоносый Славка схватил его за грудки так, что пуговицы брызнули по всему полу.
— Ты, чмо! Я из-за тебя должен по двадцать раз отбиваться?
Воскобович хотел вдавиться в стену и все поднимал ногу — прикрывался. А Славка отрывал его от стены и бил. И лицо Воскобовича совсем растеклось — он заплакал. А Славка озверел еще больше и начал забивать его в стену. Потом Воскобовича бил Юрченко. За пуговицы.
