— Пузырь водки прямо сейчас, — сказал второй парень, тоже улыбаясь. — Будь человеком, пропусти мешок…
— Плюс трояк… Сделай доброе дело… Я вытащил портсигар, взял папироску. Разжал пальцы — портсигар стукнулся об пол… Я нагнулся за ним и взял рукой телефонный провод… в розетку… Зашипело в трубке. Я, разгибаясь, бросил в нее негромко: «Пятый пост, перебросчики…»
— Ну, пожалуйста, что тебе стоит. — Это девчонка говорит. Улыбается, а сюда уже бегут… Скорей бы уж!..
Из-за угла вылетел Каюмов с овчаркой и следом еще двое с автоматами.
Перебросчики подхватили еще улыбающуюся девчонку за руки и бросились бежать.
Из-за дальнего угла навстречу им выбежали еще солдаты…
— Что ж вы делаете! — надрывался зэк из окна. — Пида-расы-ы-ы!
Черные полушубки закрыли окруженных.
Я закрыл глаза, отвернулся…
Трах-трах! — оглушило возле уха. Отшатнулся я увидел на полу обломок кирпича. В окне четвертого этажа мелькнула черная фигура.
Я поднял обломок. Смотрел на него — и он становился красным пятном…
В караулке делили добычу. Мне сказали «молодец», дали пачку сигарет, усадили за стол. На столе стояла бутылка «Столичной», вокруг жирно блестели тугие кольца колбасы; пестрела горка конфет «А ну-ка, отними!», лежали пачки чая и сигареты.
Вокруг шумели, смеялись; громкие голоса стучали по голове:
— Ка-ак я ему ддал!.. А Каюм подбегает, прикладом того длинного тресь!.. Га-га-га!.. Сикуха визжит, я ее вот так вот рукой за рожу, как сдавил! Во гля, рука вся в помаде…
— А ты чего стесняешься? — Толкнул меня Кучеров. — На. — Отломил и сунул в руку кусище колбасы, придвинул хлеб.
Я откусывал колбасу и никак не мог проглотить тугой комок, вставший в горле.
— Плеснуть ему чуть-чуть? — спросил рыжий ефрейтор Дягилев, булькая в кружки.
— Не положено ему, — запротестовал Каюмов. — Нам кто наливал, когда мы молодыми были? — Отрыгнул сытно.
— Да ладно, он заслужил, — возразил Дягилев и через стол протянул мне кружку. На ее белом боку горел красный отпечаток пальца. Губная помада, наверное…
Водка запылала во мне, горячим туманом окатило голову — голоса стали как-то глуше и мягче… Теперь я откусывал колбасу большими кусками.
Уходя на пост, сунул в карман горсть конфет.
Вечером сел в машину и услышал из-за решетки:
— Зинур, ты?
В полутьме поблескивали глаза Журавлева. Рядом кашлял Пашка, — тот, что просил тогда кинуть письмо. Лица их выступили из темноты, расчерченные тенью решетки.
— Закуривай, — просипел Пашка, и между прутьями показалась сигарета.
