«И се безумцы сидели в совете, и глупцы препирались на суде».
Почтенным мужам пришлось проглотить эту горькую пилюлю, так как мнимая тень императорской власти в образе дьявола зажимала им рты. Они утешались тем, что сэкономили четыреста гульденов, и поздравляли друг друга с благополучным исходом тонкого дела. Депутатам была публично выражена благодарность, и можно пожалеть лишь о том, что имена их не сохранились для потомства. А когда речь зашла о сундуках с деньгами, которые они видели у Фауста, то выяснилось, что блеск золота, подобно молнии, проник в их души, и каждый втихомолку стал размышлять о том, как бы завоевать дружбу Фауста. Старший сенатор кричал, что Фауста нужно провозгласить почетным гражданином, дать ему место и голос в магистрате. Политика-де требует, чтобы нарушались обычай и закон, ибо это связано с благополучием отечества и пр. и пр.
Тем временем Фауст и дьявол совершали прогулку по городу. Люди, которых они встречали, казались им пошлыми и глупыми, все они были скроены по одному и тому же надоевшему образцу, У всех были такие незначительные, ничего не выражающие физиономии, какие можно найти разве что у деревянных дам и кавалеров, которых искусно вырезают нюрнбергские мастера для рождественской ярмарки.
Только две страсти можно было прочесть на их лицах: любопытство и корыстолюбие, столь свойственные ограниченному духу торгашества, которому недоступны возвышенные стремления. Зевая, дьявол сказал Фаусту:
— У жителя вольного города над всеми чувствами преобладает трусость, и трусливо нисходит он в ад. Умному человеку здесь нечего делать. Как только ты получишь от жены бургомистра все, чего желаешь, мы уедем отсюда.
Когда пробил час, назначенный для пира, Фауст и дьявол сели на богато убранных коней и в сопровождении большой свиты поскакали к дому бургомистра. За ними потянулась бесчисленная толпа любопытной черни. Фауст и дьявол вошли в зал. Весь магистрат был уже в сборе. Все присутствующие низко, до земли поклонились почетным гостям. Бургомистр произнес приветственную речь и представил им членов магистрата и жен наиболее знатных из них. Эти дамы вырядились в такие роскошные наряды, что их нелепые фигуры казались еще более грубыми и неуклюжими, чем были в действительности. Как стадо гусынь, они тупо смотрели перед собой и млели от восторга при виде богатой одежды Левиафана. Одна только бургомистерша, родившаяся в Лейпциге>{36}, напоминала среди них ореаду
