. Кратчайшим и самым легким путем к счастью и славе ему представлялись науки, но едва лишь он поддался их чарам, как безумная жажда познания истины запылала в его душе. Всякий, кто видит в науках не просто ремесло, кто близко сталкивается с этими сиренами
>{4} и перенял у них их коварные песни, тот и без моих разъяснений поймет, что цель, к которой стремился Фауст, — утолить свою пламенную жажду, — неизбежно должна была от него ускользнуть. Из долгих скитаний по этому лабиринту он вынес в конце концов только сомнения и досаду на людскую близорукость. Он вознегодовал и стал роптать на того, кто даровал ему способность видеть свет, но не дал силы, чтобы прорваться сквозь густой мрак. Он еще мог бы быть счастливым, если бы должен был бороться только с этими чувствами, но чтение мудрецов и поэтов пробудило в его душе тысячи новых потребностей, и его изощренная, окрыленная фантазия непрестанно рисовала ему соблазнительные картины наслаждений, доступных лишь знатным и богатым. Поэтому понятно, что кровь огнем горела в жилах Фауста и все остальные его способности вскоре были вытеснены одним только этим желанием. Ему казалось, что замечательное изобретение книгопечатания распахнет перед ним наконец врата, ведущие к богатству, славе и наслаждениям. Он истратил все состояние, чтобы довести свое изобретение до совершенства, и предстал с этим открытием перед людьми, но их равнодушие и холодность вскоре убедили Фауста в том, что ему, величайшему изобретателю своего века, придется вместе с молодой женой и детьми умереть голодной смертью, если только он не найдет себе иного занятия. Глубоко разочарованный, отказавшийся от своих гордых надежд, отягощенный большими долгами, неизбежными при его легкомысленном образе жизни, чрезмерной щедрости и беспечной привычке ручаться за вероломных друзей, оглянулся он на человечество; ненависть окрасила для него весь мир в самые мрачные краски; семья, которую не на что было содержать, стала ему в тягость, и он пришел к твердому убеждению, что отнюдь не справедливость распределяет дары счастья среди людей. Его грызла мысль: как это возможно и почему так происходит, что умные, способные и благородные люди везде стеснены, везде прозябают в пренебрежении, в беде и нищете, тогда как подлецы и дураки богаты, счастливы и окружены почетом? Правда, мудрецы и проповедники легко устраняют это сомнение, но они обращаются только к рассудку, в то время как повседневная жизнь продолжает оскорблять чувства. Поэтому сердце гордого человека постоянно ожесточается, а более слабые души впадают в отчаяние. Фауст принадлежал к числу первых. Отныне его оскорбленный дух мечтал лишь о том, чтобы развязать этот запутанный узел, над которым тысячи людей ломали себе голову, жертвуя покоем и счастьем своей жизни. Он хотел понять причину нравственного зла, постигнуть отношения между человеком и предвечным. Фауст хотел знать, властвует ли всевышний над человеческим родом, и если властвует, то откуда проистекают эти мучительные противоречия. Он хотел осветить тьму, скрывающую от него призвание человека. У него появилось даже дерзновенное желание постичь того, чье бытие нам так непонятно и чья деятельность для нас столь очевидна. Фауст надеялся, что, овладев этими откровениями, сможет удивить мир и станет величайшим мудрецом среди людей, и надежда эта некоторое время воодушевляла его в мучительных и бесплодных усилиях. Но так как положение его становилось все печальнее, люди, стольким ему обязанные, отворачивались от него все больше, а его старания рассеять мрак приводили лишь к тому, что он делался все чернее и мучительнее, то в конце концов в душу его запала мысль, что только силы другого мира могут помочь его несчастью, что только они могут пролить свет на эти загадки. Правда, мысль эта еще только дремала в его груди, но достаточно было нового толчка извне, чтобы страстное желание и недовольство окружающим миром заставили Фауста решиться переступить границы, о которые он так яростно бился.
