— А кстати, почему разночинцы мои, а не ваши?
— Да потому что я казак! Мои предки Сибирь открывали и сибирок покрывали. А твои в это время кадилом махали да бумагу марали.
(И это мне говорил автор шести монографий и какого-то немереного количества статей, заметок, рецензий, комментариев, тезисов, рецензий, преди- и послесловий, писем в редакцию и язвительных ответов на них!)
— Они тут камеру остановили, — продолжал он, — руками замахали, ну, я им со второго дубля врезал: «Она, мол, позиционирует себя в качестве трансформера актуальных смыслов прошлого в контексте постпостмодернистского сознания на пути к его деконструкции». Или их. Не помню уже.
— И что?
— Ну что, съели, не поморщились. А под конец он еще раз выразился: будем, говорит, теперь по этому поводу ностальгировать. Я уж уходить собрался, на ходу ему бросил: лучше будем, ммм… А о чем мы вообще говорим?
— О культурологии.
— Нет, мы говорим о том, что тебе, мил друг, надо бросать свое ПТУ и возвращаться к родным пенатам! Что тебя держит? Зарплата? А зачем тебе деньги? Семьи у тебя нет. Что ты с деньгами делаешь? Может, на ипподром ходишь каждые выходные? Или детским домам помогаешь? Нет, тебе сейчас не деньги нужно зарабатывать, — а научный авторитет. Да и что это за деньги! Вот я как в 1960 году защитил кандидатскую, так каждый день в «Метрополе» обедал, пока не женился. Вот это были зарплаты!
Я не знал, что тут сказать, да старик меня и слушать бы не стал, увлеченный устройством моего будущего.
— Придешь на кафедру в альмаматерь. Годик старшим научным походишь, выбью тебе ставку доцента. Тему докторской подберем, например: «Гужевой транспорт России второй половины восемнадцатого века». Просто и ясно. И фиг подкопаешься. Колокольчики твои туда главой лягут.
Мне наконец удалось вклиниться в этот поток метафорических репрезентаций. Я поблагодарил академика за заботу и обещал тщательным образом все обдумать, а чтобы мои сомнения не выглядели обидными, решил резко сменить тему.
— Глеб Борисович, — говорю, — тут у меня загадка историческая, которую, кроме вас, похоже, решить некому.
Учитель насупился, нос свой выдающийся приподнял. Значит, доволен. Изложил я ему историю покупки поэмы. Рассказал и о визите Кербера, и о пропаже книжки.
Академик выслушал все, казалось, вполуха, потом потянулся, пошлепал к буфету, вытащил початую бутылку «Remy Martin Extra Perfection», плошку с жареным миндалем и два круглых бокала, каждый размером с джакузи. Плеснув не глядя в каждый бокал, он протянул один мне, подвинул орешки, почесал толстый, в прожилках, нос, приложился к бокалу.
