— И вы намерены продолжать это занятие: коллекционировать интересных людей? — спрашивает Грибов ревниво.
— Это зависит от одного человека.
— Кто же он?
У Таси замирает сердце. Наступает очень важная, возможно, самая важная минута в ее жизни. В душе у девушки смятение. Ей хочется крикнуть: «Только не сейчас. Я спешу на работу, нельзя говорить об этом на ходу. Отложим на Первое мая…»
— Я хочу знать, кто он, Тася… Не увиливайте!
— Вы…
— Тася, один человек давно решил. Ты едешь с ним в Москву завтра… нет, не завтра, но сразу после торжества. Третьего утром.
— Пустите меня, уже поздно, мне нужно на работу. Мы поговорим еще… Потом…
— Конечно, поговорим. Нарочно поедем в поезде. Неделя в пути, наговоримся досыта.
— Я бегу, до свиданья!
— До свиданья, Тасенька!
— Вы с ума сошли! На нас смотрят!
Нет, никто не видит поцелуя. И та пара, что стоит у соседней пальмы, загораживая Тасе путь к выходу, тоже занята своим разговором.
— С тобой из моего дома ушло счастье, — говорит Тартаков. — Я потерял покой, я бродил под окнами твоей матери, ждал у выхода из метро, писал, ты не отвечала на письма… Потом узнал, что ты на Камчатке. Бросил все и поехал за тобой. Но Камчатка велика. Только сегодня мы встретились в первый раз.
— Я была на Котиковых островах. Живу там третий год почти безвыездно. Что делаю? Подводные съемки по программе — ложе океана, материковый склон, глубоководные впадины, подводные хребты и вулканы. Снимала с берега, с корабля, с подводной лодки, с катера. Один раз во время шторма с вертолета пересаживалась на палубу. Тонула, простуживалась, болела… Впрочем, зачем тебе знать об этом?
— Ленуська, сердце мое надрывается, когда я смотрю на тебя. Ты ли это — в валенках, в ватнике? Ты охрипла, у тебя потрескались губы, обморожены скулы. Тебя гонит по свету, как лист, сорванный ветром. Зачем ты уехала, даже не выслушав меня? Ведь я же тебя на руках носил! Неужели твоя любовь была такой непрочной? Вернись, забудем все. Я окружу тебя теплом и вниманием. Ты же погибнешь без заботы, одна на краю света.
Елена пытливо смотрит ему в лицо, и Тартаков почему–то отводит глаза.
— Ты хитрый, Вадим, — говорит Елена. — Да, ты угадал. Мне на самом деле не хватает заботы и тепла. Я с удовольствием провела бы зиму в нашей комнате, среди вышитых подушек, с хорошей книжкой в руках. Но когда я подумаю, что в той же комнате будешь и ты… Ты прав, иногда бывает очень трудно. Когда я была в подводной камере совершенно одна, висела под судном на канате и канат перетирался, я трусила страшно. И чуть не плакала от жалости к себе, но повторила съемку три раза, потому что боялась сбиться с перепугу. Мне так хотелось, чтобы кто–нибудь был рядом, кто угодно, лишь бы живой человек. Но о тебе я не подумала ни разу. Есть люди, которые помогают мне стать лучше, хотят, чтобы я стала сильнее, а ты держался только за мои слабости и раздувал их. Ты неустанно доказывал мне, что я нежная, тепличная, второсортная, пригодная только для комнатной жизни… Конечно, заманчиво, чтобы тебя носили на руках, но я знаю, что такое «носить на руках» по–тартаковски. Это означает дарить жене платья и избавить ее от службы, чтобы она жарила оладьи и вытирала пыль со стильных кресел. А я, между прочим, геолог, и мне не хочется стать уборщицей!
