Часа два Грибов бродил по черным от пепла сугробам, под конец замерз и решил идти домой. Он вернулся на станцию и в сенях услышал нелестное высказывание о себе.
«Неприятный тип этот Ковалев, — подумал Грибов. — Давно надо было поставить его на место. Предлагает то, что я хочу предложить, и меня же хулит…»
Но эти мысли тотчас же подавила привычная педагогическая: как должен держать себя начальник — обрезать или не заметить? Пожалуй, лучше не заметить.
Он трижды медленно перечел телеграмму, обдумывая, как распределить работу.
— Материалы мы отошлем, — сказал он наконец. — Тася упакует бумаги, Ковалев отвезет их в Петропавловск. Но статью о Шатрове я предлагаю написать здесь. Я знаю профессора Дмитриевского. Дмитрий Васильевич добросовестный человек, но очень занятой. Начатая статья может пролежать в столе у него полгода. Мы сделаем быстрее. Статью я беру на себя. Кроме того, пока не прислали заместителя Шатрову, нужно кому–то изучить аппараты и продолжать его работу. Это я тоже беру на себя, поскольку у всех других определенные обязанности.
— А может быть, лучше мне взяться за это? Я технику знаю и видел, как Виктор работал, — возразил Ковалев.
— На аппаратах могут самостоятельно работать только геологи! — бросил Грибов с раздражением. — Что ты будешь снимать? Все равно тебе нужна нянька.
— Ну, тогда установим сроки, когда мы обсудим статью, — не унимался Ковалев.
В его прищуренных глазах Грибов увидел глубокое недоверие.
— Допустим, на аппараты десять дней, на статью еще десять, — сказал Грибов, не повышая голоса, и вышел в лабораторию.
— Десять дней — невелик срок. Посмотрим, как он возьмется за дело, — сказал летчик за его спиной.
В тот же вечер, разбирая вместе с Тасей папки Виктора, Грибов неожиданно спросил:
— Скажите, Тася, довольны мной товарищи?
Тася смутилась. Кажется, это был первый вопрос Грибова, не относящийся к математике. Отвечать честно или щадить Александра Григорьевича?
— С вами трудно, — тихо сказала она. — Вы… отделяете себя. Про вас говорят: «Его прислали сюда служить, а он держится, как будто станцию подарили ему».
— Кто говорит? Ковалев?
Тася почувствовала, что перед ней приоткрылась дверка в сердце Грибова. Можно было сказать «да», ругнуть Ковалева и вступить в союз с начальником, польстив его самолюбию. Но нет, Тася не хочет дружбы, основанной на слабостях. Она не унизит Грибова, потакая ему.
— Все так думают, — сказала она громко. — И я тоже, если хотите знать! — Она высоко подняла голову, но не видела ничего, слезы туманили ей глаза.
