С обозом Штеллер поехал ещё медленнее. Немало прошло времени, прежде чем он прибыл в Иркутск. Тут его ждала новая задержка. Иркутское начальство должно было ему выдать денег на дальнейшее путешествие. В казначействе ему заявили, что деньги ещё не присланы из Петербурга и что придётся подождать.
Пять месяцев просидел Штеллер вместе с обозом в Иркутске, не имея ни копейки на обед, питаясь хлебом и квасом. Наконец приехал сильно запоздавший Миллер и сразу понял, в чём дело. Он невзначай, здороваясь с главным казначеем, сунул ему за рукав двадцать рублей, и деньги Штеллеру были немедленно выданы. Миллер сам взялся сопровождать обоз дальше, и Штеллер ускакал вперёд один.
Наступила уже зима, когда он добрался до реки Лены. Лена замёрзла и превратилась в широчайшую снежную дорогу, тянущуюся на несколько тысяч вёрст. Всю зиму Штеллер мчался в санях по Лене и в мае 1740 года прибыл в Якутск. Здесь он не мог задержаться. Ему нужно было попасть в Охотск до осени.
В те времена между Якутском и Охотском существовали только лесные тропинки. Штеллер сел верхом на оленя и в сопровождении проводника-якута тронулся в путь.
Всё лето ехали они по дремучей тайге. Ночами спали по очереди — три часа якут, три часа Штеллер, — потому что боялись нападения медведей. За три месяца только один раз встретили людей, когда набрели на кочевье тунгусов. Утром 20 августа 1740 года с гор увидели море. А вечером въехали в Охотск.
В бухте стояли два только что построенных корабля. Их поспешно грузили. Они готовились к выходу в море.
Приехав, Штеллер явился к Берингу. Они не понравились друг другу сразу. Мало того, они сразу поссорились. Мы не знаем, в чём там было дело, нам известно только, что уже через несколько дней после приезда Штеллер отправил в сенат донесение, в котором писал: «Во всём принят не так, как по моему характеру принять надлежало, но яко простой солдат, и за подлого от него, Беринга, и от прочих признаван был, и ни к какому совету я им, Берингом, призыван был».
Трудно теперь судить, много ли правды в этом донесении. Скорее всего немного. Мы знаем, что Беринг был демократичен, благожелателен и мягок в своих отношениях с подчинёнными. Когда к нему прислали разжалованного в матросы Овцына, обвиняемого в государственных преступлениях, он не без риска для себя обошёлся с ним на редкость дружелюбно, и матрос Овцын жил с офицерами и исполнял в экспедиции офицерские обязанности. С какой же стати стал бы Беринг унижать адъюнкта Академии наук, которого он видел впервые в жизни? И если между ними при первом же свидании возникла ссора, то естественнее предположить, что виноват в ней был Штеллер. Слишком много у нас есть свидетельств его неуживчивости, нетерпимости и своевольства.
