Дедушка и бабушка потеряли ноги,
Дедушка и бабушка ходить не могут.
Косогор наверху переходил в поросшую травой дамбу, на которой там и сям росли сосны. Сосны были невысокие, их ветви как бы плыли в весеннем вечернем небе, напоминая рисунки на старинных ширмах или фусума.
Дети ковыляли по самой середине дороги. Здесь редко проезжали машины, почти не было прохожих, и ничего не могло помешать их забаве. Даже в Токио еще сохранились кое-где такие тихие места.
Дети ушли, и на косогоре появилась девушка с собакой на поводке. Следом за ней шел Гимпэй.
Девушка поднималась вдоль асфальтированной дороги по тропинке, в тени росших у обочины деревьев гинкго. Деревья росли лишь по одну сторону дороги. Тропинка тоже была одна — там, где деревья. По другую сторону возвышалась каменная ограда. По-видимому, за ней был обширный участок — ограда тянулась до самого верха косогора. Там, где тропинка, в глубине виднелся окруженный высокой стеной особняк, который принадлежал довоенному аристократу. Вдоль стены проходил глубокий ров, по форме напоминавший в миниатюре дворцовый. За рвом на небольшом возвышении росли молодые сосны. Даже теперь было заметно, что в свое время за ними тщательно ухаживали. За соснами виднелась белая каменная ограда с черепичным козырьком. Молодая листва гинкго еще не обрела достаточной густоты и не целиком прикрывала ветви. Тень, отбрасываемая деревьями, местами была глубокой, местами — редкой, оттого что листья были по-разному повернуты к солнцу. Казалось, будто девушка шествовала сквозь зеленый полумрак.
На ней были белый шерстяной свитер и выцветшие джинсы из грубой хлопчатки. Джинсы она подвернула, на внутренней стороне манжет виднелась ярко-красная строчка. Над парусиновыми туфлями проглядывала узкая полоска белой кожи. Кое-как собранные в пучок волосы открывали нежной белизны шею — удивительно красивую. Гимпэй был потрясен неописуемой прелестью девушки. Одна полоска кожи повыше парусиновых туфель — и та сводила с ума. Его сердце пронзила такая тоска, что он готов был умереть на месте, либо… либо убить эту девушку.
Он вспомнил кузину Яёи из родной деревни и Хисако Тамаки — его ученицу, но обе они не шли ни в какое сравнение с этой девушкой: хотя Яёи и белолица, но ее кожа лишена лоска; смуглая кожа Хисако прелестна, но ей не хватало чистоты и удивительной нежности, какой обладала кожа этой девушки. Да, не вернуть то время, когда мальчишкой он играл с Яёи, безвозвратно канули в прошлое дни, когда он учительствовал в колледже и влюбился в Хисако… Теперь он чувствовал себя усталым и разбитым. Был тихий весенний вечер, но Гимпэю казалось, будто бредет он против резкого холодного ветра, выбивающего слезы из глаз; косогор был пологий, но ему не хватало дыхания, чтобы его преодолеть. Ноги казались ватными, не слушались его, и он чувствовал, что ему не нагнать девушку. Он еще не разглядел ее лица, а ему так хотелось увидеть его, пойти с ней рядом, хотя бы до вершины косогора, поговорить… ну, хотя бы о собаках. Он знал: другой возможности у него не будет, да и существовала ли она теперь — в этом у него тоже не было уверенности.
