Она вспомнила, как однажды ранней весной у нее набухли груди и больно было до них дотронуться. Ей показалось, что она и сейчас видит себя в ту пору юности — чистой, незапятнанной, нагой… Несмотря на юные годы, в ней уже тогда чувствовалась вполне зрелая женщина.
— Какой вы нынче сердитый и недоброжелательный. Наверно, потому, что вас донимает невралгия, — сказала Мияко.
А мысли ее были заняты другим. Она думала о том, почему чистая, ласковая девушка превратилась с годами в злую, сварливую женщину.
— А что я дурного сказал? — возразил Арита. — Будто тебе и впрямь неприятно, когда за тобой увиваются мужчины.
— Никакого удовольствия это мне не доставляет.
— Но разве ты не говорила, что тебе это приятно? Наверно, из-за близости с таким стариком, как я, ты стала жестокой и мстительной.
— Почему жестокой? И за что мне мстить?
— За несчастливую жизнь, должно быть.
— Дело не в том, доставляет мне что-то удовольствие или нет… Все не так просто.
— Да, это так. Не просто мстить за неудачно сложившуюся жизнь.
— А вы мстите за вашу несложившуюся жизнь молодым женщинам вроде меня?
— Как сказать. — Старик замолчал, по-видимому подыскивая слова, потом продолжил: — Нет, с моей стороны это не месть. Но если ты настаиваешь на этом слове, то именно я являюсь объектом мести: мщу не я — мне мстят!
Мияко не особенно прислушивалась к тому, что говорил старик. Она думала о том, как, признавшись, что в сумке была крупная сумма денег, уговорить Ариту восполнить потерю. О том, чтобы он подарил ей двести тысяч, не могло быть и речи. Сколько же попросить у него? Конечно, эти деньги в свое время ей дал Арита, но они были положены в банк на ее имя, и она могла распоряжаться ими по своему усмотрению. Да, пожалуй, лучше всего сказать ему, будто она взяла их, чтобы помочь младшему брату Кэйсукэ попасть в университет. Тогда старик не откажет…
Когда они с братом еще были детьми, люди говорили: «Кэйсукэ должен был родиться девочкой, а Мияко мальчиком». Но, с тех пор как Мияко попала в наложницы к старику Арите, характер ее изменился: она стала ленивой и нерешительной — наверно, потому, что ей не к чему было стремиться и она уже не ждала для себя от жизни ничего хорошего.
Однажды Мияко прочитала в одной из старинных книг поговорку: «Мужчину волнует красота любовницы, но не жены» — и глубоко опечалилась. Она давно уже перестала гордиться своей красотой. Правда, это чувство возрождалось в ней всякий раз, когда она замечала, что ее преследует мужчина. В то же время она понимала: он не просто увлечен ее красотой. Как утверждал Арита, от нее исходили некие дьявольские флюиды, которые заставляли мужчин идти за ней по пятам.
