— Так я и знала… Поднимись на второй этаж и доложи госпоже. Ты сообщила в полицию о пропаже?
— Нет. А нужно было?
— Что стоишь как дурочка? Пойди сейчас же и заяви.
— Сатико, Сатико! — позвала ее Мияко. — Сообщать и полицию не надо. Ничего ценного в сумке не было…
Сатико промолчала. Тацу поставила таз с водой на деревянный поднос и поднялась на второй этаж. Мияко уже сняла юбку и была в одной рубашке.
— Позвольте вытереть вам спину, — слащавым голосом предложила Тацу.
— Не надо, я сама. — Мияко взяла у служанки отжатое полотенце, вытянула ноги и начала их обтирать. Тацу подобрала ее чулки и стала складывать.
— Оставь, все равно буду стирать, — сказала Мияко и бросила ей на руки полотенце.
Тем временем к ним поднялась Сатико. Она остановилась у двери и низко поклонилась, коснувшись ладонями порога.
— Я ходила, но сумки там нет. — Сатико выглядела мило и в то же время несколько комично.
Тацу приучила дочь быть всегда учтивой с хозяйкой. Сама же она, в зависимости от обстоятельств, то вела себя с Мияко до тошноты вежливо, то чуть ли не по-приятельски, а подчас даже нахально и грубо. Она надоумила дочь завязывать шнурки на ботинках Ариты, когда тот уходил. Старик страдал невралгией и нередко опирался о плечи Сатико, чтобы встать на ноги. Мияко уже давно разгадала план Тацу: сделать так, чтобы Арита бросил хозяйку и сблизился с Сатико. Правда, ей не было известно, рассказала ли Тацу об этом плане своей семнадцатилетней дочери.
Мать приучила Сатико пользоваться духами, а когда Мияко, узнав об этом, удивилась, та ответила: «От ее тела слишком сильно пахнет».
— Почему вы запретили Сатико сообщить о пропаже в полицию? — спросила Тацу.
— Какал же ты настырная…
— Разве можно примириться с такой пропажей? Сколько в сумке было денег?
— Там денег не было вовсе. — Мияко закрыла глаза, прижала к ним холодное полотенце и замерла, чувствуя, как часто бьется сердце.
Мияко имела две сберегательные книжки. Вторая была на имя Тацу, у которой она и хранилась. О последней старик Арита ничего не знал. Именно Тацу посоветовала ей так поступить.
Двести тысяч иен Мияко сняла со своей книжки. Она сделала это втайне от Тацу, опасаясь, как бы Арита не прознал об этом, иначе обязательно потребует объяснений, на что она их потратила. И Мияко решила соблюдать максимум осторожности, чтобы случайно не проговориться.
Двести тысяч иен — это была компенсация Мияко за потерянную юность, за краткую пору расцвета, отданную полумертвому седому старцу. Деньги были оплачены ее молодой кровью. Но теперь они пропали. Мияко все еще никак не могла поверить в случившееся. Одно дело, когда деньги истрачены, — тогда хоть помнишь, на что их потратил, и после того, как их не стало. Совсем другое, когда просто так теряешь сбережения, которые копил годами, — остается лишь горькая мысль: зачем было копить столько лет?
