Если хочешь стать королем, не следует злоупотреблять состраданием. А потому, быстро проговорив «requiestatet in pace»,[1] я сразу же принялся искать взглядом стул, освобожденный тем – или той, – что обрел вечный покой на золотом совочке лакея. Мне повезло (если я хотел стать королем, мне должно было везти): среди леса голов, окружающих стол, я разглядел брешь совсем недалеко от трона, на котором покоился Оксигений. Туда-то я и направился, решительно рассекая черной кирасой колышущуюся толпу, аки пучину морскую. Кажется, к стоящему в зале гомону добавились крики задетых мною чудовищ, а моя кираса даже засверкала разок от направленного на меня магического проклятия; гоблины – а может, и хоббиты (никогда не мог запомнить) – мастера на подобные штучки; к счастью, царившая здесь неразбериха помешала колдуну как следует сосредоточиться.
Главное – я уже довольно скоро оказался за столом. По левую руку от меня покачивался какой-то монах с морщинистым лицом; проблема Бога – наша общая большая проблема, бросил он мне вместо приветствия; жаркое он закусывал черствым хлебом. Возможно, он хотел продолжить беседу, начатую не со мной, может, с тем, кого смели на золотой совок (ну, он-то эту проблему уже решил). Справа – трубадур с длинными оттопыренными ушами меланхолически поглаживал деревянный предмет. Это был – как я вскоре догадался – гриф мандолины, отломанный или скорее отгрызенный со стороны резонансной коробки, весь изгвазданный и без струн. Сидящий напротив меня типчик в пурпурном жабо, чьи выдающиеся челюсти, огромные зубищи, а прежде всего – дым, вылетающий из ноздрей, и впрямь не вызывали доверия, гавкнул в мою сторону: вы музицируете, доблестный рыцарь? Я покачал головой. Это хорошо, а то я жуть как не люблю музыку. Ответить я не сумел, ибо нечто другое привлекло в этот момент мое внимание.
Глаза: сверкающие, изумрудные, ободряюще мне подмигивающие. Я знал ее когда-то, в какой-то прежней жизни, еще немного – и я провалился бы в бездну иного мира, где я не был рыцарем, мира без дивожён и престолов, без пиршеств и огромных замков; к счастью, я Успел судорожно ухватиться за стол, и опасность миновала. Обладательницу глаз – откуда-то я это знал – звали Эва, но здесь, как я вскорости выяснил, ее ласково именовали Овечкой. Золотистые кудряшки обрамляли маленькое личико подобно нимбу на изображениях святых. Но не на Иерусалим, а на Вавилон указывали ее губы, полные и красные, когда она облизнула их, проглотив последний кусок истекающего соком жаркого. Она снова подмигнула мне. Я понял это как приглашение к беседе. В конце-то концов, нужно же было выяснить хоть какие-то подробности о том, кто занимал мой трон.
