— Нету? Ну, дай «Новое время».
— Нету такой газеты.
— А что же есть?
— «Рабочая газета», «Правда», «Красная звезда».
— Ах ты, нахальный мальчишка! Устои подрываешь? Нелегальщиной торгуешь? А вот я тебя, негодяя, в участок сведу!
— Не имеете права! Я налог плачу.
— Ла-а-адно! Я тебе покажу налог!
Обыватель тщательно записал приметы и номер крамольного газетчика и, нудно скрипя галошами, пошел дальше.
Над фасадом большого дома обыватель прочел надпись: «Московский Комитет Всесоюзной Коммунистической партии».
— Тэк-с! Приятно. На глазах у всех, так сказать, подрывают устои. Так и запишем. И улочку запишем. И номерок запишем. Все запишем.
Обыватель внес необходимую запись в памятную книжку и пошел дальше.
— Товарищ, разрешите прикурить? — остановил обывателя толстый гражданин в бобровой шубе.
У обывателя екнуло сердце и подкосились ноги.
— Хи-хи… Не извольте сомневаться. Никак нет. Никакого причастия к нелегальным подпольным организациям, революционным кружкам и политическим группировкам не имею-с и не являюсь, так сказать, «товарищем», а ежели ночевал в участке, то, поверьте, ваш… превосхо… дительство… роковое недоразумение… несчастное стечение обстоятельств… Ва… ва… ва…
Гражданин в шубе в ужасе шарахнулся в сторону.
Исколесив всю Москву и уже окончательно отчаявшись в успехе поисков, заведующий музеем поздно вечером наконец, к великой своей радости, нашел исчезнувший экземпляр обывателя.
Экземпляр стоял посередине Театральной площади на коленях и, рыдая, говорил:
— Как честный человек… Роковое недоразумение… Чиновник двенадцатого класса и никакого причастия не имею… А ежели ночевал в участке, то, видит бог, по ошибке… Боже, царя храни!.. А что касается извозчика номер сорок девять тысяч двадцать один и газетчика номер двенадцать (блондин, четырнадцать лет, глаза голубые, особых примет не имеется), то могу подтвердить, что они есть замешанные в движении, особенно газетчик, который продает подпольную нелегальщину… Опять же могу указать адрес Московского Комитета Коммунистической партии… А ежели ночевал в участке, то…
Многие прохожие останавливались и давали ему копейку.
Две недели бился заведующий музеем, растолковывая обывателю сущность событий и перемен, случившихся за последние двадцать лет.
В начале третьей недели обыватель уразумел.
В конце третьей недели обыватель поступил в трест.
А в начале четвертой как-то вскользь, во время обеденного перерыва, сказал сослуживцам:
— Тысяча девятьсот пятый год? Как же, как же! Помню. Даже, можно сказать, лично участвовал в борьбе с самодержавием. Сидел, знаете, даже. За участие в демонстрации… Были дела! Ну да о чем толковать! Мы старые общественники-революционеры. И вообще, вихри враждебные веют над нами…
