Сопоставление судеб русского ученого и французского живописца показательно; вторая, «настоящая» жизнь Ивана Михайловича начисто лишена гогеновской трагичности, озлобленности и замкнутости. Но тут вступают в силу так называемые обстоятельства места и времени. И они носят характер уже социальный.
В ненастный день осени 1903 года в массивную дверь Петербургского горного института постучался среднего роста человек со следами, как выражались старые романисты, бедности в одежде и на лице. Путь его к этой двери был нелегок. В один год пришлось выдержать два тура экзаменов: за гимназию (в институт принимали только с «классическим» образованием) и в вуз, где на пятьдесят вакансий подавалось шестьсот-семьсот прошений. Как жил он все это время, как кормил себя, жену и ребенка с тех пор, как отдался безумной, по мнению родственников, идее стать исследователем земли и перебрался в столицу, трудно представить. Снимал жалкие каморки в мещанских домах; перебивались с женою неверным заработком репетиторов…
Стучавший вошел спокойно, но быстро. Огляделся. Стремительно взбежал по лестнице. Много лет спустя он вспоминал: «В науку я вошел хозяином». Он ошибался, он не вошел — он вбежал. И потом бежал уже все время, не останавливаясь, втягивая в вихрастую орбиту своей неуемной деятельности десятки людей, экспедиции, просторы, недра… пока орбита не оборвалась внезапно, образовав пустоту, в которую долго с ужасом всматривались ученики его…
Итак, две жизни?
Одна: спокойная, на лоне природы, полная невысказанных устремлений и предчувствий, непонятных неудовлетворений и осознания накапливающихся сил. Некоторый период ее связан со знаменитым селом Карачаровом, и это дает повод вспомнить тридцатитрехлетнюю спячку Ильи Муромца.
И как сказочное пробуждение богатыря, как лавина его подвигов — другая жизнь. Другая жизнь — деятельная, яркая и, несмотря на невзгоды, связанные с его характером и с характером эпохи, — счастливая.
Естественно, такое разделение условно. В Гогене-художнике не умирал маклер. И в Иване Михайловиче учитель не умирал никогда. Все же в отношении Губкина условность сказывается скорее в другом: не укладывается он в «две» жизни!
Некоторые научные открытия опережают свое время. Это верно в том смысле, что или нет средств для их технического воплощения (а в нем эффективней всего проявляется открытие), или в том, что представители, так сказать, среднего научного уровня, коих всегда — большинство, не способны оценить открытие. Некоторые — причем, важные — открытия Губкина опередили свое время. И так уж, может быть, парадоксально сложилось, что это не стало ни личной трагедией, ни трагедией науки.
