В доказательство своих слов она закатала штанину и показала сгусток ниже колена. Мы молчали. У каждого выжившего в этой группе имелась своя правда, объясняющая суть вещей, однако чья-то правда была чересчур уж поддельной.
– Какие мы все ангелы, – вздохнул после долгого молчания Борька. – Крылышки не чешутся, нет? Лично у меня, кажется, чешутся. А ведь кто-то из нас кокнул Усольцева и прикарманил перевозимый из Тикси груз...
Об этой новости до сей минуты знали только мы с Борькой. Реакция последовала незамедлительно. Сташевич открыл рот и заболел столбовой болезнью. Невзгода выронила ложку, которой выскребала остатки каши из банки Сташевича. У Турченко по-стариковски наморщился лоб (слишком рельефно для одной лишь задумчивости).
– И вовсе не факт, что груз прибрал к рукам заинтересованный в нем человек, – дополнил Борька. – Любой мог. Например, Дашка – из вредности.
Моя голова превращалась в чугунный котел. Нужно было что-то сказать. Или спросить. Но что?
– Ума не приложу, как можно прикарманить груз целого самолета. Он маленький? Или похититель подогнал подводу? – брякнула я.
Осталось выдержать их взгляды. Я выдержала, не развалилась. Уж если я выдержала взгляды тех парней в зимовье...
* * *
Утром ели рыбину, добытую Сташевичем. Ее мясистая, плоская морда с запорожскими усами очень напомнила мне физиономию начальника тренировочного лагеря Рахманова. Вот кого бы я с удовольствием съела! Половину рыбины мы оставили на светлое будущее, остальное посекли на куски, которые Сташевич со знанием дела насаживал на края заостренных прутьев, а сами прутья вкручивал в землю с наклоном к огню.
– Старый таежный способ, – похрипывая, разъяснил он. – Колья называются рожнами. От них и пошло выражение «лезть на рожон». Вкуснятина, коллеги. К сожалению, полить рыбку нечем, придется сухую есть; но ничего, сладим...
На гастрономические изыски сегодня никто не претендовал. Ели жадно, обсасывая кости. У кого имелась вода, выставляли для всеобщего пользования – с водой в тайге не проблема, наберем у первого же ключа (а пить придется много – рыба водичку любит). Закончив трапезу, Сташевич закурил. Смолил он уже не свои, а командирские – у покойного Боголюбова имелся стратегический запас «Престижа».
Остальные не курили. Турченко с Невзгодой исподлобья рассматривали Липкина. Борька делал вид, что это его не касается, и ковырял в зубах травинкой. Затем они дружно, словно сговорившись, посмотрели на меня. Я опустила глаза. История с подозрением повторялась по спирали. Не знаю, в виде фарса или трагедии, но на душе опять заскребли кошки. Причина была ясна: из обобщенной версии случившегося, сотканной из «показаний» всех фигурантов, выходило, что только мы с Борькой побывали на месте крушения. А в версию о пропаже груза они обязаны верить лишь с ЕГО слов – поскольку я стояла на своем, как монумент на постаменте: на борт не поднималась, груза не видела. Зато одна я видела труп Усольцева, что с некоторых позиций моей безопасности тоже было не очень хорошо.
