На месте крушения Турченко не был, хотя искал он его дотошно. Пошатайся еще минут двадцать, глядишь, и выбрался бы к самолету – уже стоял на краю оврага, когда увидел в придонных зарослях идущего человека (при этом он выразительно перехватил мой взгляд). Обрадовался, но природная осторожность настояла – дал мне пройти, спустился по откосу и пристроился сзади. Правда, мистика пошла: то была баба, то вдруг пропала. Он помчался бегом, но никого в пади уже не было, прямо наваждение какое-то.
– Ты куда подевалась, Даш? У меня аж волосы дыбом...
– А вот, – гордо сказала я. – Сквозь землю провалилась.
В итоге измотанный горе-спасатель предпочел не выяснять, где кончается овраг, а, ненормативно выражаясь, полез в гору. Уснул он в гигантском дупле уродливо-сказочной сосны, где было тепло, сухо, по размеру, и не принимай его периодически жуки-короеды за дерево, все было бы терпимо. В дупле он и проснулся, когда на востоке стали бесшабашно палить. Доведенный до крайности, спасатель быстро сообразил, что двум смертям не бывать, и, не скрываясь, побрел на восток.
– А вертушку из болота, между прочим, выковыривали два дня, – не в строку заметил Борька, вороша палочкой пунцовые поленья, – пока не пригнали «Ми-12» из Троицкого. Приподняли над болотом, трупики вынули и обратно опустили. Вот и не осталось одаренных детишек в Ытык-Кюеле.
Турченко помрачнел. На приятном открытом лице судорожно шевельнулись скулы.
– Но ты и вправду, Сань, смотрелся неубедительно, – хрипло раздалось из кустов. – Лично мне по барабану, но Усольцев поймал тебя конкретно...
Экая неожиданность. Я осталась сидеть, замороженная, вытаращив глаза. Борька с Турченко вскочили, единовременно взметнув стволы.
– Ко мне! – рявкнул Борька. – И без глупостей!
– Обнажи личико, Гюльчитай, – хмыкнул Турченко.
Ветки затряслись, и на полянке появился самый незаметный в нашей компании – Сташевич.
* * *
Жизнь не баловала нас. Физиономически Сташевич узнавался, но при этом возникало чувство жалости. На лице, точно камуфляж, цвела грязь. Мокрый, как водяной, уделан всем, на что щедра тайга: от уснеи и хвои до жухлой ромашки. Сутулился, смотрел исподлобья.
– Бодался с кем-то, – предположил Турченко, с подозрением разглядывая прибывшего.
– Мир входящему, – приветствовал Борька. – Ты один?
– Один, – прохрипел Сташевич, выдвигаясь к центру поляны. Вид у него, конечно, был возмутительный. – Сама ты страшенная, – огрызнулся он, предвосхищая мой робкий вопрос, снял с плеча и бросил к костру набитый чем-то мягким мешок. – Держите, коллеги. От нашего стола вашему.
