— Милиция приезжала? — спросил Серега, сам не зная зачем. — Фотографировали?
— А на кой, — пожал плечами шофер. — Это что тебе, Штирлиц?.. И так все ясно. Приедут днем разберутся, составят протокол… Кому нужно, небось уже знает.
— Слышь, Филя, — Серега вдруг вспомнил, как Гуляй называл водителя «уазика», — будь другом, подбрось меня к нему, то есть туда, где он теперь. Мне глянуть надо…
— Постой, — задумался Филя. — Вспомнил. Ты же из его бригады… Новосел… Вот штука… А заводной мужик был, одним словом — Гуляй.
Филя подвез Серегу к самому дому погибшего. Дверь в сени была распахнута настежь. Филя вышел из машины вместе с Серегой, но в дом входить не стал.
— Ты уж извини, — сказал он виновато, — только я не пойду. Не могу смотреть на мертвяков… Это у меня с детства.
Серега кивнул молча. Вошел в горницу. Гуляй лежал на столе, где еще недавно стояли бутылки и тарелки с закусками. Он был накрыт старым пальто поверх простыни. Казалось, человек решил соснуть, а разбирать постель поленился. И, только подойдя совсем близко, можно было определить, что это и не человек вовсе, а все, что от него осталось.
«Не может быть, — все-таки подумал Серега, глядя в лицо, похожее на лицо человека, с которым его теперь уже навсегда связала судьба. — Вроде он и не он».
Серега хотел повернуться и уйти, но почувствовал на своем плече чью-то руку. И тут он только заметил, что в горнице полно людей. Возле него стоял Матвей Хренков, у стены на лавке сидели Ерофеич, Соус и другие мужчины, знакомые и малознакомые. Здесь же были и женщины в наспех повязанных черных косынках. Они то выходили куда-то, то снова появлялись возле покойника. А в углу, у окна, сидела сухонькая старенькая бабушка и темными пальцами разглаживала на коленках свою юбку в цветочек.
— Мужики, — сказал Хренков почти шепотом, но все его услышали, — все вы знаете, какой человек был наш Степан Иванович. А был он человек простой и мог последний грош отнять от себя и дать другому не задумываясь. Так что уж, конечно, никаких сбережений не оставил…
— Понятное дело… — раздались голоса. — Само собой разумеется…
Хренков достал трояк и сунул его под салфетку на комоде. Для почина. Народ потянулся к комоду, а потом уже к выходу. Кто клал трояк, кто пятерку… Соус сделал вид, будто шарит по карманам, но так ничего и не положил. Ерофеич, зареванный, с трясущимися щеками, извлек откуда-то, чуть ли не из-за подкладки, два полтинника.
Серега выгреб из кармана горсть разноцветных бумажек, все, что осталось у него от аванса, не глядя положил под салфетку и выскочил на улицу. Светало, но как-то лениво, как бы нехотя. Ветер стих, и колючая ледяная крупа сменилась мягкими хлопьями снега. Природа как будто старалась прикрыть безобразно изрытую глубокими колеями дорогу.
