Антонина тоже хотела понять, куда утекли те деньги, на которые она так рассчитывала. И первое, что ей приходило на ум, — сорвался мужик в ее отсутствие — завел другую женщину. Но уж больно непохоже это было на ее мужа. Вспоминая их прошлую жизнь и то, как радовался он приезду ее и дочки и какие слова говорил ей после встречи, когда они, наконец, остались наедине, Антонина все больше убеждалась в том, что женщины здесь нет. На всякий случай она навела справки; хозяйка, которую Антонина сразу же сумела к себе расположить, подарив ей косынку в горошек, решительно развеяла ее опасения, сказав коротко: «Не слыхать».
Оставалось вино, но и тут как-то концы с концами не сходились. Чего-чего, а склонности к пьянству она за своим мужем никогда не замечала. Как-то не верилось, чтобы ее Серега за такой короткий срок мог превратиться из работяги и добытчика в забулдыгу. Могли, конечно, дружки сбить с панталыку. Такие случаи, она слыхала, бывали. Но Гуляй, которого Серега всегда уважительно называл Степаном Ивановичем, по словам все той же хозяйки, был «мужик душевный», а Соус был слишком малозначительной персоной, чтобы оказать на Серегу какое-нибудь влияние.
Так и ломала бы себе голову Антонина, если не события, которые произошли вскоре после се приезда.
И раньше Серега на трезвую голову замечал, что вечный праздник, которым так щедро делится с ним Гуляй, не только не радует его, но и тяготит. В самом деле, у человека, оказавшегося впервые на карусели, поначалу дух захватывает от необычности впечатления, и это может продолжаться у кого минуту, у кого пять, а у кого все двадцать. Но потом даже у нормальных людей начинает кружиться голова, подступает тошнота и человек начинает вопить, чтобы карусель остановили, а если остановить ее уже невозможно, то человек норовит спрыгнуть на ходу, рискуя сломать себе ноги. Приблизительно то же происходило и с Серегой. Захваченный новыми острыми впечатлениями, он быстро от них устал, и его потянуло к простой привычной жизни. Особенно тошно стало ему находиться в подвыпившей компании после приезда жены и дочери. Тут, ко всему прочему, прибавились еще и муки совести. Но, раз запущенная, карусель продолжала вертеться, и останавливать ее, как оказалось, никто не собирался.
Гуляй, который ее запустил, сделал это скорее для других, нежели для себя. Сам он стоял как бы в середине и с удовольствием наблюдал веселое, по его мнению, кружение вокруг себя. Он давно уже перестал различать лица тех, кто вертелся вокруг него, а все, что они на лету кричали, казалось ему веселым смехом, прибаутками.
