Алохья был жив, но уже близок к смерти. Прежде, чем приступить к операции, хирург отвел меня в сторону:
– Я попытаюсь что-то сделать… Не стану скрывать: у него один шанс из тысячи - пробиты кишечник и печень. Будем надеяться на его крепкое здоровье…
Сдерживая слезы, я подошел к моему старому Рафаэлю, который лежал тихо, и склонясь над ним, изобразил улыбку.
– К твоей коллекции шрамов прибавятся новые, Рафаэль!
Его глаза уже остекленели. Он попытался что-то сказать, и я приблизил ухо к его губам:
– Не понимаю… Не понимаю… дети… Ампаро… простите…
Я поцеловал его. Он умер прежде, чем анастезиолог приступил к работе.
Я вернулся за баррера, когда после терсио бандерильерос Луис и его товарищи работали с плащами. Марвин еще не вернулся. Дон Амадео задал единственный вопрос:
– Что с ним?
Вместо ответа я пожал плечами. Рибальта, казалось, был невероятно удручен.
– Вначале Гарсиа, теперь Алохья…
Я старался не оборачиваться в сторону Консепсьон, которая, как я чувствовал, внимательно следила за мной. Наконец, не удержавшись, я посмотрел на нее, и на немой вопрос лишь развел руками в знак бессилия. Я видел, как она поднесла платок к глазам. Когда товарищи подменили его, Луис подошел к баррера и стал рядом со мной.
– Как он?
– Он выкарабкается… Ему повезло: рог прошел совсем рядом с печенью…
Было видно, что Луис в это не очень поверил, но, как и я, предпочел на время не углубляться. Ему, прежде всего, нужно было подумать, как самому выйти целым и невредимым из этого последнего боя.
– Чертова тварь! Что скажешь, Эстебан?
– Да, но ты нормально управляешься с ней.
– Думаешь?
– Уверен. До сих пор ты все делал отлично. Бык прет напролом, и тебе достаточно следить за ним, чтобы не пропустить момента, когда он бросится. Будь осторожен с его левым рогом: он им чаще пользуется, когда проходит под плащом,
– Ладно… Должен признаться, что был не прав, когда не прислушался к твоим словам и не начал корриду с этого быка…
Впервые с тех пор, как Луис вернулся на арену, я прочел на его лице то, чего больше всего боялся - страх, и я отчетливо понял, что повторная карьера Вальдереса не состоится. Я настолько часто видел этот страх, что научился ощущать и определять его задолго до того, как его жертва сможет дать себе в этом отчет. У тореро вдруг начинает бегать взгляд, опускаются уголки губ, дыхание становится учащенным, движения происходят с секундным опозданием и ноги больше не держат его. Найдет ли Луис в себе силы, чтобы отказаться от выступлений, пока не произошел несчастный случай, который случится так или иначе, если он не станет выходить на арену с уверенностью в победе? Мне казалось, что только Консепсьон могла бы сломить его гордость.
