– Чем ты займешься?
– Я еще не знаю.
– Ты не сможешь прожить без корриды…
– Знаешь, Луис, нам часто кажется, что мы не сможем прожить без того или без этого, но потом все же живем…
– Слушай, мне очень нужно, чтобы рядом со мной на арене был человек, которому бы я полностью доверял. Эстебан, ты смог бы стать моим "человеком доверия"[10]?
Причина моего согласия была все та же: я не мог расстаться с Консепсьон, которую так долго любил…
* * *
Для работ по дому Консепсьон наняла прислугу - старую Кармен Кахибон, вдову пикадора. Однажды утром я пришел без предупреждения и нечаянно стал свидетелем их ссоры. Смутившись, я не решился выдать свое присутствие. Кроме того, мне было неприятно слышать глупые обвинения хозяйки, которые хоть и не сильно, но все-же портили образ той Консепсьон, которая навсегда осталась во мне. Не знаю, чем провинилась старая Кахибон, но Консепсьон решила ее уволить.
– Хорошо,- сказала вдова, - я уйду, но поверьте, сеньора, что в Триану я вернусь с поднятою головой!
Каким-то двойным смыслом это замечание особо задело Консепсьон, и она стала задираться, как девчонка:
– И я тоже!
– Вы? Вот уж никогда!
– Почему?
– Потому что там вам никогда не простят того, что вы погубили самого великого матадора, когда-нибудь родившегося в Триане!
Удар был неожиданным, и Консепсьон потеряла весь свой напор.
– Вы говорите чушь! Я никогда и никого не губила!
– Не губили? А Рохиллья? Эстебан Рохиллья, которому вы, и это знали все, давали слово? Каким он стал с того дня, как вы предали его ради этой куклы из Валенсии?
– Уходите!
– Конечно же, я уйду. И не нужно становиться в позу величия, ведь я служила у вашего отца еще до вашего рождения. Кстати, ваш отец тоже не может простить вам того, что вы сделали с Эстебаном.
Я на цыпочках вышел и вернулся через четверть часа, стараясь топать погромче. У Консепсьон были красные глаза. Она взяла меня за руку:
– Эстебанито! Это правда, что ты больше не выступаешь из-за меня?
– Ты об этом много думаешь?
– Да.
– Не мучай себя…
* * *
Целых шесть лет мы жили в бешеном ритме беспрерывных выступлений. С приходом сезона мы едва успевали переезжать с одной корриды на другую. Мы исколесили весь полуостров, от Саламанки и до Мурсии, от Севильи до Мадрида. Консепсьон, которая разбиралась в корриде не хуже меня, становилась все мрачнее: от нее невозможно было скрыть того, что Луис не становился уверенней в себе. Его ноги были по-прежнему слабы, и каждый раз можно было ожидать несчастья. "Очарователь из Валенсии" мог производить прекрасное впечатление на кого угодно, но только не на нас. Слишком много раз в жизни я видел страх в глазах матадоров, поэтому сразу же замечал его в лихорадочном взгляде Луиса, когда он подходил к баррера
