– Так это правда, дон Эстебан?
– Что именно?
– Что Луис Вальдерес снова выходит на арену?
– Говорят, да.
– А, интересно, что стоит за этим?
Я взглянул на него с крайней неприязнью:
– Не понял вашего вопроса, сеньор?
Безо всякого приглашения он устроился за нашим столом.
– Не разыгрывайте комедию, дон Эстебан. Здесь какая-то афера!
– Какая еще афера?
– Именно это я и хотел от вас услышать. Луиса Вальдереса всегда хвалили больше, чем он того заслуживал, и вряд ли после долгого перерыва он стал лучше.
– Это ваше мнение, но не мое.
– Пор Диос![46] Я так и думал, иначе вы бы в этом не участвовали. Наверное, можно загрести много песет, дон Эстебан?
Вместо ответа я выплеснул ему в лицо стакан манцанильи. Он выругался, а затем медленно вытерся.
– Вы об этом еще пожалеете, дон Эстебан!
– Может вам еще добавить?
Он тяжело поднялся:
– Послушайте, вы! Мне наплевать на ваши махинации, но публику вы не обманете. Мы еще сможем оградить ее от таких мошенников!
На этот раз я дал ему оплеуху, в которую вложил столько силы, что ее должны были услышать в самом Серпьесе. Окружающим пришлось удерживать нас, иначе бы мы подрались. Мой соперник задыхался от ярости:
– Я всегда считал вас скотиной, Рохиллья…
– А я вас - шантажистом! Хотите, чтобы я купил ваше молчание, да? Так вот! Имейте в виду, что нам наплевать на ваше мнение и на мнение тех, кто вместе с вами! Нас рассудит публика, и я уверен, что ей не понадобится ваше мнение. Она сама поймет, что Луис Вальдерес - это настоящий тореро, в противоположность тем марионеткам, которые вас купили!
– Мы еще встретимся, Рохиллья!
– Когда угодно!
Он вышел, бормоча угрозы и ругательства, и я подумал, что они обязательно выльются в разгромную статью. Утешало то, что в Ла Пальма дель Кондадо я внимательно следил за тем, чтобы Луис не читал газет.
В тот же вечер я рассказал Консепсьон об эпизоде с журналистом и попросил, чтобы ни одна газета или журнал не попали на глаза ее мужу. Она пообещала сделать все от нее зависящее. Наш разговор происходил во время сиесты. Луис, Ламорилльйо и Гарсиа отдыхали после утренней тренировки. Мы с Консепсьон сидели на скамейке в тени густых ветвей. Чуть ощутимый ветерок гнал волны по луговой траве, со стороны моря с криками пролетали птицы… Покой, который, казалось, никто и никогда не тревожил и который существовал вечно. Я видел профиль Консепсьон. Возраст слегка заострил ее черты, сделав их более жесткими. Это лицо, которое я так любил, с годами все больше отражало внутренний мир Консепсьон. Ровный нос, овал лица, подчеркнутый впалыми щеками, тонкие губы. У нее по-прежнему оставалась девичья шея. Меня наполнила безграничная нежность к ней.
