И Дженни обернулась. Она сразу же поднесла руку к губам, сдерживая удивленное восклицание, и Людовик растерялся. Перед ним стояла и Дженни, и в то же время не она. Сбитый с толку Сенталло не знал ни что говорить, ни что делать дальше, как вдруг девушка пробормотала:
– Людовик…
Сенталло пошатнулся, но Дженни уже прижалась к нему, и он схватил в объятия эту потерянную и вновь обретенную женщину, ничего не понимая и не чувствуя, кроме безумной радости, охватившей все его существо. Дженни покрывала его лицо поцелуями, а Людовик настолько остолбенел, что даже не отвечал на ласку. Лишь после того, как какой-то старик шарахнулся от них, бормоча проклятия бесстыдникам, целующимся посреди тротуара, Сенталло пришел в себя. На глазах у него выступили слезы.
– Ты жива… ты жива… ты жива… – только и мог повторять он.
Людовика нисколько не занимало ни то, что блондинка вдруг превратилась в брюнетку, ни почему, будучи в добром здравии, Дженни позволила отправить его за решетку… Тесно прижавшись друг к другу, они шли по Шютценштрассе, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих. Сенталло все еще не мог вернуться к действительности. По правде говоря, он не понимал толком, происходит ли то, что он переживает сейчас, на самом деле или только мерещится, и не решался даже говорить, боясь, что первое же слово нарушит очарование. Они продолжали медленно двигаться вперед, и шаги их чудесным образом сливались. Оба много могли бы рассказать друг другу, но чувствовали, что ничто не сравнится с пьянящим восторгом этих минут. Так они молча добрались до конца улицы. Наконец, у поворота на Гибралтарштрассе, где начинается большой парк Гютшвальд, Людовик тихо спросил:
– Вы шли домой?
– Да надо бы…
– Л где это?
– Какая разница…
Людовика снова тихонько кольнуло в сердце: почему Дженни не хочет назвать ему свой адрес? Но молодой человек не желал дать волю подозрениям в тот счастливый миг, когда вновь обрел любимую. Только он один продолжал твердить о Дженни, когда все остальные не допускали даже возможности ее существования. И сохранит доверие, что бы ни говорила, что бы ни делала девушка, потому что любит ее и нечто, куда более могущественное, чем рассудок, подсказывает, что Дженни заслужила и любовь, и нежность. И, словно для того, чтобы еще больше утвердить свою веру, Сенталло крепче обнял девушку.
– Дженни…
– Меня зовут не Дженни…
Он замер, прикрыв глаза. Итак, вот оно, начинается… Людовик догадывался, что сейчас узнает правду и заранее чувствовал боль.
