Людовик решительно отодвинул тарелку.
– Обещаю вам, что Херлеманн у меня заговорит, как только я до него доберусь! Завтра же поймаю Ферди либо у банка, либо дома.
– Спокойнее, Сенталло, спокойнее! Я требую, чтобы вы ничего не предпринимали, не поставив меня в известность и не получив моего одобрения. Сначала я должен обсудить все это со своим шефом, комиссаром Лютхольдом, и выяснить его мнение. Стало быть, завтра утром вы спокойно посидите тут, пока я не вернусь. А потом мы вместе разработаем план действий.
После ужина Эдит показала Людовику комнату, где он сможет спать так же спокойно, как любой гражданин, которому нечего опасаться правосудия своей страны. Здесь стояла тяжелая, приземистая и начищенная до блеска деревенская мебель. Низкая и широкая постель казалась мягкой, как пух. Комод украшали две фотографии – пожилой женщины и мальчугана лет двух-трех. Увидев, что Сенталло разглядывает карточки, Эдит пояснила:
– Наша мама… и мой сын, Курт…
– А, так вы…
– Нет, Сенталло, я не замужем, я мать-одиночка. Отец моего ребенка бросил меня и вернулся к себе в Австрию, узнав, что я жду малыша.
Эдит говорила без ложного стыда, но и без вызова. Спокойный голос свидетельствовал о твердой решимости отвечать за свои поступки. Сенталло охватило странное смущение. Ему хотелось сказать, насколько она вдруг стала ему ближе и милее, но он не посмел, боясь обидеть молодую женщину. Так вот почему тогда в кафе Вертретер сказал, что Эдит способна все понять! Оставшись один, Людовик подумал, что, если бы не Дженни, он хотел бы иметь такую подругу жизни – невозмутимую и надежную.
Франц Вертретер зашел пожелать гостю спокойной ночи и узнать, хорошо ли ему на новом месте. Людовик смущенно забормотал, как он благодарен хозяину дома и его сестре за все, что они для него делают, и поклялся никогда не забывать об этом. Теплые слова об Эдит, по -видимому, растрогали ее брата.
– Да, хорошая девушка, но ей страшно не повезло…
– Можно мне задать вам один вопрос, инспектор?
– Если сумею – отвечу.
– Почему вы так добры ко мне? Вы же меня почти не знаете, и, по идее, моя судьба должна быть вам совершенно безразлична. Я никак не могу понять причин такой необычайной заботы… Мы ведь совсем чужие…
Вертретер уселся на край постели.
– Я мог бы рассказать вам массу красивых историй: например, о своей любви к справедливости и о том, как мне тяжело видеть, что невиновный должен расплачиваться за чужие грехи. Я мог бы сослаться также на угрызения совести, поскольку это я вас арестовал два года назад. Мол, совершив ошибку, я запятнал свою честь полицейского и должен оправдаться в собственных глазах. Но правда выглядит далеко не так привлекательно, хотя все, о чем я только что упомянул, тоже верно и сыграло определенную роль в моем желании помочь вам обелиться. Но дело еще вот в чем: братья Линденманн обещали выплатить двадцать процентов премиальных тому, кто поможет найти украденные у них деньги. Двадцать процентов от трехсот шестидесяти восьми тысяч – это семьдесят три тысячи франков
