— Нет, боюсь, что я не художник, — покачала она головой. — Увы, и этого таланта у меня нет. Но я умею восхищаться чужим творчеством.
— Так вам нравится ваза?
— Да, она прелестна. Мне так приятно, что вы запомнили, как она меня восхитила. И ведь она единственная и уникальная!
— Конечно, это не Кохинор, не Портлендская ваза [1], — засмеялся Тарквин. — Она «единственная» в этом сезоне. В следующем мы придумаем новую.
Он помолчал, потом добавил.
— Но вазы бьются.
— Да, но я буду очень осторожна.
— И вы не боитесь сглаза? — спросил он.
— Сглаза? — удивилась Клер.
— Разве вам никто не рассказывал, что по нашему обычаю за все бьющиеся предметы надо заплатить. Этого требует рождественская волшебница Бифана.
— Нет… Это что-то вроде нашей традиции: когда получаешь в подарок ножницы или что-то режущее, то надо отдать десять пенсов, иначе дружба врозь?
— Да, вроде того, — глаза его зловеще или насмешливо блеснули.
Клер никогда не видела у Тарквина такого странного выражения лица.
— Только Бифана разбивает подарок сразу после полуночи, если за него не заплачено.
— И какой платы она хочет?
— Платят не ей, а тому, кто дарит. И платят вот чем…
Тарквин неожиданно притянул Клер к себе и впился губами ей в губы. Все в ней ответило на этот страстный призыв. И это была не мечта, не фантазия — Тарквин действительно целовал ее, и у Клер кружилась голова от счастья и желания. Она была готова отдать ему всю себя, если бы он только попросил, — ей было мало его губ. Хотелось длить и длить этот поцелуй, она мечтала о его прикосновениях — нежных и страстных, о полной близости, и услужливое воображение уже рисовало сцены, которые могли заставить краснеть пуритан…
Но поцелуй закончился, как кончается в жизни все хорошее. Ей все почудилось. Это был всего лишь обычай. Но тогда почему он так долго не отпускал ее, целуя с явным неприкрытым удовольствием, пока она билась в его сильных руках, как испуганная птичка, не желающая поверить в свое счастье.
— У вас, наверное, была большая практика, — заметила Клер, стараясь казаться ироничной, но еще дрожа, когда Тарквин отпустил ее. Девушке необходимо было свести все к рождественской шутке, иначе наваждение взяло бы над ней верх.
— Похоже, вы часто дарите бьющиеся подарки.
— А вы нет, — парировал он. — Ни нежности, ни ласки.
Клер было обидно, но она добилась своего — не показала ему ни слабости, ни желания, которые заставляли и сейчас сердце громко биться и делали руки и ноги ватными и непослушными.
